В 1990-е гг. датский ученый К. Эспинг-Андерсон описал и проанализировал три типа социального государства, которые начали складываться в 1950-е гг.: либеральное, консервативное и социал-демократическое [Esping-Andersen 1990]. Он попытался также ответить на вопрос о причинах выбора модели социального государства различными странами. В англосаксонских странах, где левые силы были слабы, возникли либеральные модели. Сильные христианско-демократические партии привели к консервативной модели социального государства. А развитые партии левого крыла в северных странах создали социал-демократические государства. До середины XX в. контуры европейских либеральных социальных государств возникали в странах, где ведущее место занимала потребность в социальных правах. Позднее либеральные государства всеобщего благосостояния поддерживали высокую степень коммодификации ‒ большое число различных видов человеческой деятельности становилось в них товаром, подобным рыночному, личные отношения заменялись экономическими.

Консервативное или корпоративное социальное государство возникло в Германии. Крупные общественные деятели – Ф. Лист, А. Вагнер, Г. Шмоллер, признавая эффективность рынка, отстаивали идею контроля над хаосом рынка и предотвращения протестов рабочих. Лист обосновал идеи национальной германской политической экономии, противоречащие интернационализму глобализации последней трети XIX в. По предложению Вагнера были приняты законы о страховании рабочих. Шмоллер и Вагнер, были государственными социалистами, считавшими необходимым вмешательство государства в экономику. Корпоративные режимы находились под влиянием церкви и следовали ее идеям сохранения традиционных ценностей и семьи. Социал-демократический тип социального государства предполагал экономическую социализацию, расширяющую социальную программу поддержки не только рабочих, но и среднего класса. Этот подход основан на парламентской политике, способствующей благосостоянию работников и ориентированной на де-коммодификацию. Предполагалось, что социал-демократы способны реализовать эту программу. В таком социальном государстве благосостояние рабочих было повышено до уровня среднего класса, и их права соответствовали правам среднего класса. Все социальные слои в рамках социал-демократии были охвачены универсальной системой страхования. Описывая эти типы социального государства, Эспинг-Андерсон замечает, что им выделены идеально-типические модели, которых на деле в чистом виде не существует, поскольку они заимствуют элементы друг друга. Так, США, имевшие преобладающе либеральную модель, являлась редистрибутивной в отношении чрезвычайно бедных, а Новый курс Ф.Д. Рузвельта был социал-демократическим. Европейские же консервативные режимы усвоили черты как либеральных, так и социал-демократических моделей. Это достаточно очевидным образом формирует новые черты капитализма и разделение общественных и государственных задач в обществе.

Российский либерализм 1990-х, а нередко и сегодняшний, слабо определен в отношении своей политической платформы. Статус Российского государства как социального закреплен в нашей Конституции как государства, «политика которого направлена на создание условий, обеспечивающих достойную жизнь и свободное развитие человека». Во второй части 7 статьи Конституции РФ говорится, что в РФ «охраняется труд и здоровье людей, устанавливается гарантированный минимальный размер оплаты труда, обеспечивается государственная поддержка семьи, материнства, отцовства и детства, инвалидов и пожилых граждан, развивается система социальных служб, устанавливаются государственные пенсии, пособия и иные гарантии социальной защиты». Но это определение не дает понять, в системе какой политической идеологии формулируется данная характеристика государства. Между тем, существуют большие различия в трактовке социального государства, обусловленные политическим мировоззрением. В частности, Эспинг-Андерсен уже в начале 2000-х гг., фактически, отождествляет социальное государство и «хорошее общество». Между тем, на мой взгляд, социальное государство – это этап на пути движения к «хорошему обществу».

Проследим кратко историю самой идеи «хорошего общества». В 1937 г. американец У. Липпман написал книгу «Хорошее общество» [Lippman 1938], в которой пытался оспорить неизбежность выбора между безопасностью и свободой, коллективизмом и свободой, который в тот момент делали основные политические силы. Установление социального порядка, полагал он, не заключается в выборе одной из этих альтернатив. Липпман полагал, что в режиме персональной свободы каждая нация может сформировать «популярный суверенитет» (власть народа) и создать для себя тщательно спланированный и умный социальный порядок, который и будет характеризовать общество как хорошее. В связи с разработкой идеи «хорошего общества» и критикой сложившейся реальности Липпманом были введены понятия «холодная война», «общественное мнение», «стереотип», «национальная безопасность», «национальные интересы». Эти новые термины свидетельствовали о наличии нового типа опасностей, порожденных противостоянием свободы и коллективизма. И в противовес этому противостоянию Липпман трактовал «хорошее общество», прежде всего как такое, в котором обеспечиваются базовые права и свободы, а также заботятся о некотором общем благе (безопасности, защите окружающей среды, противодействии милитаризму и пр.). При этом Липпман не связывал «хорошее общество» с социальным государством, так как последнее тогда еще только начало формироваться под влиянием Рузвельта.

Вновь к термину «хорошее общество» исследователи и идеологи обратились после появления книги Дж. Гэлбрейта в 1996 г. [Galbraith 1996]. «Хорошее общество» означает у него гуманное общество, характеризуя которое Гэлбрейт ввел такой концепт как «качество жизни», совпадающий с «возможностью прожить стоящую жизнь». Это не было в полной мере продолжением и развитием концепции Липпмана. Гэлбрейта волнует, прежде всего, конкретный вопрос, почему США – не лучшее общество и как оно может быть улучшено? Ответ на этот вопрос и был целью его книги. Самым сложным здесь, по его мнению, является различие между «совершенным» и «достижимым», ибо хорошее общество – это именно достижимое общество. Гэлбрейт считает совершенные общества утопичным и не отражающим тех препятствий, которые связаны с человеческой природой, политико-правовыми, историческими, экономическими и прочими ограничениями. «Хорошее общество» достаточно противоречиво, но, вместе с тем, есть такие признаки хорошего общества, которые обязательны: в нем личные свободы сочетаются с экономическим благосостоянием, возможностью ведения достойной жизни, расовым и этническим равенством. Гэлбрейт склонен к либеральному толкованию «хорошего общества».

Следующим шагом в разработке идеи хорошего общества была книга А. Этциони 2001 г. «Будущее: путь к хорошему обществу» [Etzioni 2001], где он утверждал, что в «хорошем обществе» люди не средства, а конечные цели. Люди связаны сетями привязанностей и обязательств и не являются просто наемными работниками, продавцами или гражданами. В другой своей книге «От империи к сообществу. Новый подход к международным отношениям» А. Этциони также обращается к теме хорошего общества [Etzioni 2004, 20‒22]. Здесь он придерживается коммунитаристского подхода и выделяет три наиболее существенных признака «хорошего общества». «Хорошее общество» это, во-первых, общество, в котором есть четкий баланс между автономией и социальным порядком. Автономия – это индивидуальные права, демократическая форма правления и свободные рынки, а социальный порядок ‒ формы силового контроля со стороны правительства. При этом он различает формы «жесткой и мягкой силы» власти. «Хорошее общество», согласно Этциони, это то общество, которое дает преимущество мягкой силы. Во-вторых, хорошее общество, это общество, в котором по-новому реализуется баланс между автономией и порядком. Чтобы сохранить этот баланс, необходимо постоянно отслеживать соотношение между автономией и порядком в контексте социально-культурных изменений. И в-третьих, чем больше социальный порядок основывается на моральном убеждении и неформальном социальном контроле и чем меньше на государственном, тем ближе общество к тому, чтобы его можно было бы назвать хорошим.

В 2005 г. вышла книга «Хорошее общество», где рассматривались, прежде всего, ценностные изменения общества на Западе и в России ‒ предпосылки и препятствия для цивилизованного капитализма, ценности и теории модернизации, соотношение модернизации и глобализации и альтернативы российского общества [Федотова 2005]. В монографии показано, что концепт «хорошее общество» объединяет объективные и субъективные представления об обществе, а также нормативный и теоретический смыслы. Эти подходы дают некоторую возможность преодолеть кажущийся очевидным моральный релятивизм оценки общества в качестве хорошего и ввести социальное, моральное и теоретическое ограничение в многообразие его трактовок. Эти аспекты темы хорошего общества важно подчеркнуть, поскольку именно глубокое разочарование в монистических моделях общества привело к появлению в западной литературе темы «хорошего общества». Тема «хорошего общества» возникает как теоретическая, эмпирическая и нормативная попытка «сконструировать» социум на основе конвергенции лучших черт, присущих разным обществам. Она возникает в связи с исчерпанием доверия к радикальным проектам, будь они неолиберальные, коммунистические или какие-либо еще. Попытка перейти от концепций идеального общества к идее хорошего общества возникла первоначально на Западе и соответствовала идеалам общества благоденствия. Постепенно покидая эти рамки, она была высоко оценена западной научной элитой как провоцирующая размышления о перспективе общественной жизни.

Реальный источник термина «хорошее общество» ‒ эмпирический, он построен во многом в пику теоретическим представлениям. В нем фиксируется все то позитивное, что есть в разных обществах: права человека, включая экономические, соединение свободы со справедливостью и благом, высокий уровень благосостояния, приемлемый социальный порядок и пр. Возможно поэтому «хорошее общество» никогда не становилось предметом всеобъемлющего интереса со стороны исследователей, как это происходило, например, с модернизацией, политической культурой, глобализацией, гражданством и пр. Скорее, внимание к этой теме пробивается через другие сюжеты, когда общество пытаются улучшить. Этот интерес стимулируется дискуссиями о капитализме и его будущем (см.: [Федотова, Колпаков, Федотова 2011]), экономическими кризисами, трудностями социал-демократии, демографическими проблемами и др. В нынешнем российском обществе тема «хорошего общества» вызывает все больший интерес.

В последние двадцать лет европейцы стали более часто использовать понятие хорошего общества. И это свидетельствует, на наш взгляд, о том, что в Европе произошел неолиберальный поворот, сделавший понятными американские размышления о хорошем обществе. Вместе с тем, представители социал-демократической модели социального государства – исследователи из скандинавских стран – гордятся своим социальным государством и используют эти понятия одновременно с понятием хорошего общества [Christoffersen et al 2014, 1]. Одна из недавних книг «В поисках хорошего общества: любовь, надежда и искусство как политическая экономия» написана австралийским автором М. Макинтошем. Он добавляет к обычно перечисляемым характеристикам хорошего общества возможность «встречаться, общаться и выражать себя в разнообразных артистических формах» [McIntosh 2018, 15]. Американский профессор<em> </em>Л. Кенуорти<em> </em>в своем<strong> </strong>толковании «хорошего общества» пытается эмпирически ответить на вопрос, какие институты и стратегии создают «процветающее, динамическое, открытое и инклюзивное общество» [Kenworthy 2017 web]. Одна из самых новых книг о хорошем обществе написана американским физиком и социологом из Йельского университета Н. Кристакисом «Проект: эволюционные истоки хорошего общества» [Christakis 2019]. В этой работе автор интегрирует биологический и социальный подходы к эволюции и общественному устройству. По его мнению, биологические характеристики человека, среди которых жестокость, склонность к агрессии и преследованию собственных интересов, долгое время считались препятствием на пути построения хорошего общества. Однако в результате естественного отбора также формируются и позитивные для общественной жизни свойства – например, способность к кооперации и согласованному действию. Он показывает, что социокультурная и генетическая эволюция взаимосвязаны. Хорошее общество, делает вывод автор, отвечает биологической задаче выживания человечества.

Понятие «хорошее общество» становится, таким образом, расширяющейся рамкой социального государства, а социальное государство – одной из форм хорошего общества.