Conversation as a Fundamental Problem of Methodology of Social-Philosophical Researches

Pruzhinin, Boris I.

doi:10.31857/S004287440003620-7

English

Home>Issue 1>Conversation as a Fundamental Problem of Methodology of Social-Philosophical Researches

Conversation as a Fundamental Problem of Methodology of Social-Philosophical Researches

Table of contents

Annotation Estimate Publication content

References Comments

Conversation as a Fundamental Problem of Methodology of Social-Philosophical Researches

Annotation

PII

S004287440003620-7-1

Publication type

Article

Status

Published

Authors

Boris I. Pruzhinin Send message

Affiliation: Journal “Voprosy Filosofii”
Address: Russian Federation, Moscow

Edition

Issue 1

Pages

51-55

Abstract

The changes that currently take place in conceptual foundations of social philosophy are considered by the author through the prism of those transformations that take place in its methodological functions nowadays. Having lost sight of the historical perspective of society’s movement, modern social philosophy almost completely abandoned the claim to build universal structures and actually broke up into separate concepts, that grasp certain aspects of a person's being in the existing social environment. It is intensively dissolved in theoretical sociology and cultural studies, losing the status of the methodological basis of social-humanitarian knowledge. Social philosophy has abandoned the normative-supervisory, standardising role in relation to social-humanitarian research, but instead offered only a statement of social relativity of knowledge about society. Meanwhile, in various fields of social-humanitarian research, we can find references to philosophical-methodological tools that open up a different understanding of the prospects of social philosophy. In a number of research areas of psychology, historical science, in the complex of sciences on language, in particular, in narratology, methodology is included in the research work not as a set of universal norms, standardising scientific knowledge from the outside, but as a tool, orienting and structuring specific research. In the centre of methodological attention are here, first of all, the moment of expression of knowledge, that provides its hermeneutic interpretation and understanding by members of the scientific community. And the very scientific knowledge appears in this case as the development of a special type of language focused on common or general significance. Among other things, this understanding of the methodology of social-humanitarian research focuses us on the idea, which was once outlined by Russian philosophers of the beginning of the twentieth century – the idea of communication as a synthesising basis for philosophical understanding of society. The peculiarity of this idea is that it emphasises the existential loading of communication in contrast to informational interaction.

Keywords

social philosophy, methodology, conversation, communication, narrative, understanding

Acknowledgment

The research was made with the financial support from RFBR, project № 18-011-01252 А Historical memory and historical understanding: epistemological risks of appeal to narrative.

Received

13.02.2019

Date of publication

19.02.2019

Number of purchasers

Views

977

Readers community rating

0.0 (0 votes)

Cite Download pdf

GOST	Pruzhinin B. Conversation as a Fundamental Problem of Methodology of Social-Philosophical Researches // Voprosy filosofii. – 2019. – Issue 1 C. 51-55 . URL: https://vphil.jes.su/s004287440003620-7-1/. DOI: 10.31857/S004287440003620-7
MLA	Pruzhinin, Boris I "Conversation as a Fundamental Problem of Methodology of Social-Philosophical Researches." Voprosy filosofii. 1 (2019).:51-55. DOI: 10.31857/S004287440003620-7
APA	Pruzhinin B. (2019). Conversation as a Fundamental Problem of Methodology of Social-Philosophical Researches. Voprosy filosofii. no. 1, pp.51-55 DOI: 10.31857/S004287440003620-7

Additional services access

Additional services for the article

Services benefits

100 RUB / 1.0 SU

Additional services for the issue

Services benefits

800 RUB / 16.0 SU


1	Сложившийся на сегодня методологический инструментарий в принципе позволяет ученым достаточно точно диагностировать наиболее существенные отклонения от стандартов научности знания. Но в современных научных практиках все более отчетливо проявляется стремление расширить, сделать более эффективными в когнитивном плане способы применения методологии. Главной целью использования методологических инструментов в современной науке становится не сама по себе демаркация научного и ненаучного знания, не выбраковка эмпирически недостаточно подтвержденных теорий и даже не само по себе выявление дефектов в логическом обосновании теорий или демонстрация их несоизмеримости. В большинстве случаев работающие ученые обращаются сегодня к методологическому инструментарию, прежде всего, для того, чтобы уточнять и структурировать проблемное поле своих исследований. Иными словами главной целью методологической рефлексии над наукой становится не стандартизация научно-познавательной деятельности, но расширение ее когнитивных возможностей.	Сложившийся на сегодня методологический инструментарий в принципе позволяет ученым достаточно точно диагностировать наиболее существенные отклонения от стандартов научности знания. Но в современных научных практиках все более отчетливо проявляется стремление расширить, сделать более эффективными в когнитивном плане способы применения методологии. Главной целью использования методологических инструментов в современной науке становится не сама по себе демаркация научного и ненаучного знания, не выбраковка эмпирически недостаточно подтвержденных теорий и даже не само по себе выявление дефектов в логическом обосновании теорий или демонстрация их несоизмеримости. В большинстве случаев работающие ученые обращаются сегодня к методологическому инструментарию, прежде всего, для того, чтобы уточнять и структурировать проблемное поле своих исследований. Иными словами главной целью методологической рефлексии над наукой становится не стандартизация научно-познавательной деятельности, но расширение ее когнитивных возможностей. Сложившийся на сегодня методологический инструментарий в принципе позволяет ученым достаточно точно диагностировать наиболее существенные отклонения от стандартов научности знания. Но в современных научных практиках все более отчетливо проявляется стремление расширить, сделать более эффективными в когнитивном плане способы применения методологии. Главной целью использования методологических инструментов в современной науке становится не сама по себе демаркация научного и ненаучного знания, не выбраковка эмпирически недостаточно подтвержденных теорий и даже не само по себе выявление дефектов в логическом обосновании теорий или демонстрация их несоизмеримости. В большинстве случаев работающие ученые обращаются сегодня к методологическому инструментарию, прежде всего, для того, чтобы уточнять и структурировать проблемное поле своих исследований. Иными словами главной целью методологической рефлексии над наукой становится не стандартизация научно-познавательной деятельности, но расширение ее когнитивных возможностей.

2	Если посмотреть на эту ситуацию с точки зрения социально-философской рефлексии, то первое, что мы можем зафиксировать, это изменение понимания социальности науки. Подчеркивая нормативный характер методологии, мы тем самым акцентируем внимание на чисто внешних регулятивах (т.е. на формальной социальности научной деятельности). Однако трансформации, происходящие сегодня в методологической рефлексии над наукой, свидетельствуют о том, что меняется и характер ее социальности. Констатируя, что в современной науке методология работает «изнутри» научно-познавательной деятельности, мы акцентируем неформальные измерения ее социальности. Указанные типы социальности, проступающие в отношениях между методологией и наукой, лежат в основании двух современных эпистемологических направлений. «Формальную» социальность осмысливает социальная эпистемология, а «встраивающуюся» неформальную – культурно-историческая (см.: [Щедрина 2014, 263–264]). Когда ученый включает методологические нормы и ориентиры в реальный ход исследовательской работы, то делает он это вполне сознательно. И, соответственно, в эпистемологической рефлексии акцентируется и становится определяющим дополнительный уровень методологического осмысления научно-познавательной деятельности. Ученый отслеживает самоизменение своих взглядов и их осмысление в экзистенциальном и историческом контекстах общения со своими коллегами из самых разных областей науки.	Если посмотреть на эту ситуацию с точки зрения социально-философской рефлексии, то первое, что мы можем зафиксировать, это изменение понимания социальности науки. Подчеркивая нормативный характер методологии, мы тем самым акцентируем внимание на чисто внешних регулятивах (т.е. на формальной социальности научной деятельности). Однако трансформации, происходящие сегодня в методологической рефлексии над наукой, свидетельствуют о том, что меняется и характер ее социальности. Констатируя, что в современной науке методология работает «изнутри» научно-познавательной деятельности, мы акцентируем неформальные измерения ее социальности. Указанные типы социальности, проступающие в отношениях между методологией и наукой, лежат в основании двух современных эпистемологических направлений. «Формальную» социальность осмысливает социальная эпистемология, а «встраивающуюся» неформальную – культурно-историческая (см.: [Щедрина 2014, 263–264]). Когда ученый включает методологические нормы и ориентиры в реальный ход исследовательской работы, то делает он это вполне сознательно. И, соответственно, в эпистемологической рефлексии акцентируется и становится определяющим дополнительный уровень методологического осмысления научно-познавательной деятельности. Ученый отслеживает самоизменение своих взглядов и их осмысление в экзистенциальном и историческом контекстах общения со своими коллегами из самых разных областей науки. Если посмотреть на эту ситуацию с точки зрения социально-философской рефлексии, то первое, что мы можем зафиксировать, это изменение понимания социальности науки. Подчеркивая нормативный характер методологии, мы тем самым акцентируем внимание на чисто внешних регулятивах (т.е. на формальной социальности научной деятельности). Однако трансформации, происходящие сегодня в методологической рефлексии над наукой, свидетельствуют о том, что меняется и характер ее социальности. Констатируя, что в современной науке методология работает «изнутри» научно-познавательной деятельности, мы акцентируем неформальные измерения ее социальности. Указанные типы социальности, проступающие в отношениях между методологией и наукой, лежат в основании двух современных эпистемологических направлений. «Формальную» социальность осмысливает социальная эпистемология, а «встраивающуюся» неформальную – культурно-историческая (см.: [Щедрина 2014, 263–264]). Когда ученый включает методологические нормы и ориентиры в реальный ход исследовательской работы, то делает он это вполне сознательно. И, соответственно, в эпистемологической рефлексии акцентируется и становится определяющим дополнительный уровень методологического осмысления научно-познавательной деятельности. Ученый отслеживает самоизменение своих взглядов и их осмысление в экзистенциальном и историческом контекстах общения со своими коллегами из самых разных областей науки.

3	В социально-гуманитарном познании все эти процессы проявляются сегодня особенно ярко. Сошлемся здесь, к примеру, на современную историческую науку. В практике исторического познания ученые, описывая прошлое через его следы в окружающей их действительности, все чаще делают предметом особого внимания те изменения, которые происходят в их собственном отношении к предмету исследований и своей познавательной деятельности в целом (т.е. фиксируют социальность на неформальном уровне). Они повествуют о самоизменениях своего сознания. И не случайно сегодня у историков все большую популярность приобретает жанр автобиографического нарратива ([Гуревич 2004; Блок 1973] и др.). При этом ученые позволяют себе использовать «живой» язык искреннего повествования о себе, фактически набрасывая контуры пути к философской рефлексии. И тот факт, что процессы самоизменения сознания ученого фиксируются именно в связном повествовании, позволяет представить их как исторический нарратив, включающий самого рассказывающего о себе историка-нарратора в реальный исторический процесс формирования исторического знания. Эта «включенность» и становится определяющим фактором конкретных методологических решений ученого в конкретной исследовательской ситуации.	В социально-гуманитарном познании все эти процессы проявляются сегодня особенно ярко. Сошлемся здесь, к примеру, на современную историческую науку. В практике исторического познания ученые, описывая прошлое через его следы в окружающей их действительности, все чаще делают предметом особого внимания те изменения, которые происходят в их собственном отношении к предмету исследований и своей познавательной деятельности в целом (т.е. фиксируют социальность на неформальном уровне). Они повествуют о самоизменениях своего сознания. И не случайно сегодня у историков все большую популярность приобретает жанр автобиографического нарратива ([Гуревич 2004; Блок 1973] и др.). При этом ученые позволяют себе использовать «живой» язык искреннего повествования о себе, фактически набрасывая контуры пути к философской рефлексии. И тот факт, что процессы самоизменения сознания ученого фиксируются именно в связном повествовании, позволяет представить их как исторический нарратив, включающий самого рассказывающего о себе историка-нарратора в реальный исторический процесс формирования исторического знания. Эта «включенность» и становится определяющим фактором конкретных методологических решений ученого в конкретной исследовательской ситуации. В социально-гуманитарном познании все эти процессы проявляются сегодня особенно ярко. Сошлемся здесь, к примеру, на современную историческую науку. В практике исторического познания ученые, описывая прошлое через его следы в окружающей их действительности, все чаще делают предметом особого внимания те изменения, которые происходят в их собственном отношении к предмету исследований и своей познавательной деятельности в целом (т.е. фиксируют социальность на неформальном уровне). Они повествуют о самоизменениях своего сознания. И не случайно сегодня у историков все большую популярность приобретает жанр автобиографического нарратива ([Гуревич 2004; Блок 1973] и др.). При этом ученые позволяют себе использовать «живой» язык искреннего повествования о себе, фактически набрасывая контуры пути к философской рефлексии. И тот факт, что процессы самоизменения сознания ученого фиксируются именно в связном повествовании, позволяет представить их как исторический нарратив, включающий самого рассказывающего о себе историка-нарратора в реальный исторический процесс формирования исторического знания. Эта «включенность» и становится определяющим фактором конкретных методологических решений ученого в конкретной исследовательской ситуации.

4	Выраженная в связном повествовании методологическая мотивация историка становится доступной и его коллегам-историкам, и ему самому как Другому, что как раз и создает интеллектуальную среду, в которой определяются методологические перспективы дальнейшего исследовательского поиска. Благодаря тому, что личная, экзистенциально и ценностно тонированная рефлексия исследователя становится доступной для обсуждения и оценки в сообществе ученых, процессы изменения его сознания и познавательной мотивации обретают статус методологических ориентиров, направляющих на сохранение и продолжение научно-познавательной деятельности как культурной, а стало быть, и экзистенциальной ценности.	Выраженная в связном повествовании методологическая мотивация историка становится доступной и его коллегам-историкам, и ему самому как Другому, что как раз и создает интеллектуальную среду, в которой определяются методологические перспективы дальнейшего исследовательского поиска. Благодаря тому, что личная, экзистенциально и ценностно тонированная рефлексия исследователя становится доступной для обсуждения и оценки в сообществе ученых, процессы изменения его сознания и познавательной мотивации обретают статус методологических ориентиров, направляющих на сохранение и продолжение научно-познавательной деятельности как культурной, а стало быть, и экзистенциальной ценности. Выраженная в связном повествовании методологическая мотивация историка становится доступной и его коллегам-историкам, и ему самому как Другому, что как раз и создает интеллектуальную среду, в которой определяются методологические перспективы дальнейшего исследовательского поиска. Благодаря тому, что личная, экзистенциально и ценностно тонированная рефлексия исследователя становится доступной для обсуждения и оценки в сообществе ученых, процессы изменения его сознания и познавательной мотивации обретают статус методологических ориентиров, направляющих на сохранение и продолжение научно-познавательной деятельности как культурной, а стало быть, и экзистенциальной ценности.

5	При этом в данном случае важно еще раз подчеркнуть, что именно связное, последовательное повествование ученого о динамике своего самосознания и создает ту интеллектуальную среду, в которой осуществляется «уместное» применение нормативного методологического инструментария. А подчеркивание автонарративной составляющей методологической рефлексии отправляет нас к иному пониманию научно-познавательной деятельности, которое, между прочим, было отчетливо выражено в русской эпистемологической традиции первой половины ХХ в.	При этом в данном случае важно еще раз подчеркнуть, что именно связное, последовательное повествование ученого о динамике своего самосознания и создает ту интеллектуальную среду, в которой осуществляется «уместное» применение нормативного методологического инструментария. А подчеркивание автонарративной составляющей методологической рефлексии отправляет нас к иному пониманию научно-познавательной деятельности, которое, между прочим, было отчетливо выражено в русской эпистемологической традиции первой половины ХХ в. При этом в данном случае важно еще раз подчеркнуть, что именно связное, последовательное повествование ученого о динамике своего самосознания и создает ту интеллектуальную среду, в которой осуществляется «уместное» применение нормативного методологического инструментария. А подчеркивание автонарративной составляющей методологической рефлексии отправляет нас к иному пониманию научно-познавательной деятельности, которое, между прочим, было отчетливо выражено в русской эпистемологической традиции первой половины ХХ в.

6	Как замечал П.А. Флоренский, наука – это особого рода язык, нацеленный на поиск общезначимого. Такая трактовка науки, в том или ином виде, принималась многими представителями русской философии. Причем именно потому, что основной интерес мыслителей России располагался на пересечении социальной философии и философии истории (Франк называл их главными темами русской философии). Действительно, такие, весьма различающиеся по своим убеждениям философы, как Н.А. Бердяев, Б.А. Кистяковский, Ф.А. Степун, П.А. Флоренский, С.Л. Франк, Г.Г. Шпет, Р.О. Якобсон искали экзистенциальные основания человеческого общения, чтобы понять основания человеческого общежития (см.: [Pruzhinin, Shchedrina 2017a]). Они пытались ответить на вопрос о том, как возможно общество как «общное», а не как общее. Общение в их философских концепциях базируется на личном, неформальном, заинтересованном участии каждого человека, в возделывании «общего поля говоримого» [Гадамер 1991, 48]. Общение у них выступает как самодостаточная культурная ценность. Для общающихся неважна социальная вертикаль, иерархия, прагматические соображения, они открыты друг другу, их волнует беседа сама по себе. Но ведь именно таким образом и складывался в европейской культуре феномен научного познания.	Как замечал П.А. Флоренский, наука – это особого рода язык, нацеленный на поиск общезначимого. Такая трактовка науки, в том или ином виде, принималась многими представителями русской философии. Причем именно потому, что основной интерес мыслителей России располагался на пересечении социальной философии и философии истории (Франк называл их главными темами русской философии). Действительно, такие, весьма различающиеся по своим убеждениям философы, как Н.А. Бердяев, Б.А. Кистяковский, Ф.А. Степун, П.А. Флоренский, С.Л. Франк, Г.Г. Шпет, Р.О. Якобсон искали экзистенциальные основания человеческого общения, чтобы понять основания человеческого общежития (см.: [Pruzhinin, Shchedrina 2017a]). Они пытались ответить на вопрос о том, как возможно общество как «общное», а не как общее. Общение в их философских концепциях базируется на личном, неформальном, заинтересованном участии каждого человека, в возделывании «общего поля говоримого» [Гадамер 1991, 48]. Общение у них выступает как самодостаточная культурная ценность. Для общающихся неважна социальная вертикаль, иерархия, прагматические соображения, они открыты друг другу, их волнует беседа сама по себе. Но ведь именно таким образом и складывался в европейской культуре феномен научного познания. Как замечал П.А. Флоренский, наука – это особого рода язык, нацеленный на поиск общезначимого. Такая трактовка науки, в том или ином виде, принималась многими представителями русской философии. Причем именно потому, что основной интерес мыслителей России располагался на пересечении социальной философии и философии истории (Франк называл их главными темами русской философии). Действительно, такие, весьма различающиеся по своим убеждениям философы, как Н.А. Бердяев, Б.А. Кистяковский, Ф.А. Степун, П.А. Флоренский, С.Л. Франк, Г.Г. Шпет, Р.О. Якобсон искали экзистенциальные основания человеческого общения, чтобы понять основания человеческого общежития (см.: [Pruzhinin, Shchedrina 2017a]). Они пытались ответить на вопрос о том, как возможно общество как «общное», а не как общее. Общение в их философских концепциях базируется на личном, неформальном, заинтересованном участии каждого человека, в возделывании «общего поля говоримого» [Гадамер 1991, 48]. Общение у них выступает как самодостаточная культурная ценность. Для общающихся неважна социальная вертикаль, иерархия, прагматические соображения, они открыты друг другу, их волнует беседа сама по себе. Но ведь именно таким образом и складывался в европейской культуре феномен научного познания.

7	И, по сути, именно общение можно представить в качестве стержневой темы русской традиции социальной философии в целом. В общении люди направлены не только друг на друга, но и на контекст, на сферу разговора, в которой мысль понимается. Общение осознавалось русскими философами как высшая культурная ценность, как самоценное основание человеческого бытия, позволяющее расширять сферу этого бытия. И в этом плане русская философия ХХ в. продолжает традиции «положительной философии» (см.: [Pruzhinin, Shchedrina 2017b]), восходящие к пифагорейским поискам и платоновским беседам. К этой традиции мы можем отнести и философию Лейбница, и идеи Гуссерля, и взгляды Вл. Соловьева... Русские философы акцентировали культурную (а стало быть, и экзистенциальную) самоценность общения, в том числе, складывающегося в процессе научно-познавательной деятельности. Общение у них трактуется не как обмен информацией по каналам коммуникации, но как деятельность, направленная на достижение взаимопонимания. Что, кстати, выдвигает на передний план современной методологии такие герменевтические стратегии, как перевод, интерпретация и конвенция.	И, по сути, именно общение можно представить в качестве стержневой темы русской традиции социальной философии в целом. В общении люди направлены не только друг на друга, но и на контекст, на сферу разговора, в которой мысль понимается. Общение осознавалось русскими философами как высшая культурная ценность, как самоценное основание человеческого бытия, позволяющее расширять сферу этого бытия. И в этом плане русская философия ХХ в. продолжает традиции «положительной философии» (см.: [Pruzhinin, Shchedrina 2017b]), восходящие к пифагорейским поискам и платоновским беседам. К этой традиции мы можем отнести и философию Лейбница, и идеи Гуссерля, и взгляды Вл. Соловьева... Русские философы акцентировали культурную (а стало быть, и экзистенциальную) самоценность общения, в том числе, складывающегося в процессе научно-познавательной деятельности. Общение у них трактуется не как обмен информацией по каналам коммуникации, но как деятельность, направленная на достижение взаимопонимания. Что, кстати, выдвигает на передний план современной методологии такие герменевтические стратегии, как перевод, интерпретация и конвенция. И, по сути, именно общение можно представить в качестве стержневой темы русской традиции социальной философии в целом. В общении люди направлены не только друг на друга, но и на контекст, на сферу разговора, в которой мысль понимается. Общение осознавалось русскими философами как высшая культурная ценность, как самоценное основание человеческого бытия, позволяющее расширять сферу этого бытия. И в этом плане русская философия ХХ в. продолжает традиции «положительной философии» (см.: [Pruzhinin, Shchedrina 2017b]), восходящие к пифагорейским поискам и платоновским беседам. К этой традиции мы можем отнести и философию Лейбница, и идеи Гуссерля, и взгляды Вл. Соловьева... Русские философы акцентировали культурную (а стало быть, и экзистенциальную) самоценность общения, в том числе, складывающегося в процессе научно-познавательной деятельности. Общение у них трактуется не как обмен информацией по каналам коммуникации, но как деятельность, направленная на достижение взаимопонимания. Что, кстати, выдвигает на передний план современной методологии такие герменевтические стратегии, как перевод, интерпретация и конвенция.

8	Бесспорно, технические и социально-институциональные параметры научного общения как научной коммуникации чрезвычайно значимы в исследовательской работе ученых и заслуживают специального внимания, в том числе, и со стороны философско-методологической рефлексии. Однако в нынешней ситуации, когда наука под давлением прагматизации фактически теряет свой культурный смысл (как о том еще сто лет назад писал Макс Вебер), когда научные коммуникации коммодифицируются, а социальность тотально формализуется, тогда установка на самоценность общения, на сохранение его экзистенциального смысла приобретает особую значимость для ученых, в том числе и значимость методологическую. «Фактически речь здесь идет об интенсификации той роли, которую на протяжении веков играло в науке понятие истины – и как адекватного представления действительности и как блага. Причем эпистемологическое указание на самоценность общения актуально сегодня и для научных практик, поскольку оно, если угодно, противостоит жесткому подчинению науки частным товарно-прикладным целям и процессу ее бюрократизации» [Пружинин и др. 2016, 24]. И коль скоро проблематика, связанная с осмыслением социокультурного статуса современной науки приобретает ныне общесоциальное и общекультурное значение, философский смысл приобретает и идейное содержание процессов, происходящих в сфере философско-методологической рефлексии над наукой, в частности, выдвижение на передний план понятия «общения».	Бесспорно, технические и социально-институциональные параметры научного общения как научной коммуникации чрезвычайно значимы в исследовательской работе ученых и заслуживают специального внимания, в том числе, и со стороны философско-методологической рефлексии. Однако в нынешней ситуации, когда наука под давлением прагматизации фактически теряет свой культурный смысл (как о том еще сто лет назад писал Макс Вебер), когда научные коммуникации коммодифицируются, а социальность тотально формализуется, тогда установка на самоценность общения, на сохранение его экзистенциального смысла приобретает особую значимость для ученых, в том числе и значимость методологическую. «Фактически речь здесь идет об интенсификации той роли, которую на протяжении веков играло в науке понятие истины – и как адекватного представления действительности и как блага. Причем эпистемологическое указание на самоценность общения актуально сегодня и для научных практик, поскольку оно, если угодно, противостоит жесткому подчинению науки частным товарно-прикладным целям и процессу ее бюрократизации» [Пружинин и др. 2016, 24]. И коль скоро проблематика, связанная с осмыслением социокультурного статуса современной науки приобретает ныне общесоциальное и общекультурное значение, философский смысл приобретает и идейное содержание процессов, происходящих в сфере философско-методологической рефлексии над наукой, в частности, выдвижение на передний план понятия «общения». Бесспорно, технические и социально-институциональные параметры научного общения как научной коммуникации чрезвычайно значимы в исследовательской работе ученых и заслуживают специального внимания, в том числе, и со стороны философско-методологической рефлексии. Однако в нынешней ситуации, когда наука под давлением прагматизации фактически теряет свой культурный смысл (как о том еще сто лет назад писал Макс Вебер), когда научные коммуникации коммодифицируются, а социальность тотально формализуется, тогда установка на самоценность общения, на сохранение его экзистенциального смысла приобретает особую значимость для ученых, в том числе и значимость методологическую. «Фактически речь здесь идет об интенсификации той роли, которую на протяжении веков играло в науке понятие истины – и как адекватного представления действительности и как блага. Причем эпистемологическое указание на самоценность общения актуально сегодня и для научных практик, поскольку оно, если угодно, противостоит жесткому подчинению науки частным товарно-прикладным целям и процессу ее бюрократизации» [Пружинин и др. 2016, 24]. И коль скоро проблематика, связанная с осмыслением социокультурного статуса современной науки приобретает ныне общесоциальное и общекультурное значение, философский смысл приобретает и идейное содержание процессов, происходящих в сфере философско-методологической рефлексии над наукой, в частности, выдвижение на передний план понятия «общения».

References

1. Gurevich, Aron Ya. (2004) A Historians Story, ROSSPEN, Moscow (In Russian).

2. Pruzhinin, Boris I., Shchedrina, Tatiana G. (2017a) The Ideas of Cultural-Historical Epistemology in Russian Philosophy of the Twentieth Century, Social Epistemology, 2017, 31, 1, pp. 1624.

3. Pruzhinin, Boris I., Shchedrina, Tatiana G. (2017b) On the Specifics of Russian Philosophy: A Reply to Mikhail Sergeev, Social Epistemology Review and Reply Collective, 6, no. 8 (2017), pp. 3741.

4. Pruzhinin, Boris I., Avtonomova, Natalia S., Bazhanov, Valentin A., Filatov, Vladimir P., Griftsova, Irina N., Kazavin, Ilya T., Knyazev Viktor N., Lektorsky, Vladislav, Makhlin Vitaliy L., Mikeshina Ludmila A., Olkhov, Pavel A., Porus, Vladimir N., Shchedrina, Tatiana G., Sorina, Galina V. (2016) The Self-Integrity of Knowledge as a Problem of Modern Epistemology. Materials of «Round Table, Voprosy Filosofii, Vol. 8 (2016), pp. 2056 (In Russian).

5. Shchedrina, Tatiana G. (2014) Cultural-historical epistemology and social epistemology: two ways to reality, Cultural-historical epistemology: problems and prospects. To the 70th anniversary of Boris Isaevich Pruzhinin, Politicheskaya entsiklopediya, Moscow, pp. 262272.