Общение как фундаментальная проблема методологии социально-философских исследований

Пружинин Борис И.

doi:10.31857/S004287440003620-7

Русский

Войти Регистрация

Главная>Выпуск №1>Общение как фундаментальная проблема методологии социально-философских исследований

Общение как фундаментальная проблема методологии социально-философских исследований

Оглавление

Аннотация Оценить Содержание публикации

Библиография Комментарии

Общение как фундаментальная проблема методологии социально-философских исследований

Аннотация

Код статьи

S004287440003620-7-1

Тип публикации

Статья

Статус публикации

Опубликовано

Авторы

Пружинин Борис Исаевич Связаться с автором

Аффилиация: Журнал «Вопросы философии»
Адрес: Российская Федерация, Москва

Выпуск

Выпуск №1

Страницы

51-55

Аннотация

Изменения, происходящие ныне в концептуальных основаниях социальной философии, рассматриваются автором сквозь призму тех трансформаций, которые претерпевают сегодня ее методологические функции. Утеряв из виду историческую перспективу, современная социальная философия практически полностью отказалась от претензии на построение универсальных конструкций и распалась на отдельные концепции, схватывающие те или иные аспекты пребывания человека в наличной социальной среде. Она интенсивно растворяется в теоретической социологии и культурологии, теряя при этом статус методологического основания социально-гуманитарного познания. Взамен она предлагает лишь констатацию социальной релятивности знания об обществе. Между тем в различных областях современных социально-гуманитарных исследований мы можем обнаружить обращения к философско-методологическому инструментарию, открывающие иную перспективу социальной философии. В ряде исследовательских направлений психологии, исторической науки, в комплексе наук о языке, в частности, в нарратологии, методология входит в исследовательскую работу не в качестве набора универсальных норм, извне стандартизирующих научное знание, но как инструмент, ориентирующий и структурирующий конкретные исследования. В центре внимания оказывается здесь, прежде всего, момент выражения знания, обеспечивающий его герменевтическое осмысление и понимание членами научного сообщества. А само научное познание предстает в этом случае как разработка особого типа языка, ориентированного на общезначимость. Помимо всего прочего, такое понимание методологии социально-гуманитарных исследований ориентирует на идею, которую в свое время акцентировали русские философы начала ХХ в. – на идею общения как на синтезирующее основание философского осмысления общества. Особенность этой идеи состоит в том, что она подчеркивает культурную и экзистенциальную нагруженность общения в отличие от технической информационной коммуникации.

Ключевые слова

социальная философия, методология, общение, коммуникация, нарратив, понимание

Источник финансирования

Работа выполнена при поддержке РФФИ, проект № 18-011-01252 «Историческая память и историческое понимание: эпистемологические риски обращения к нарративу».

Классификатор

Получено

13.02.2019

Дата публикации

19.02.2019

Всего подписок

Всего просмотров

976

Оценка читателей

0.0 (0 голосов)

Цитировать Скачать pdf

ГОСТ	Пружинин Б. И. Общение как фундаментальная проблема методологии социально-философских исследований // Вопросы философии. – 2019. – Выпуск №1 C. 51-55 . URL: https://vphil.jes.su/s004287440003620-7-1/. DOI: 10.31857/S004287440003620-7
MLA	Pruzhinin, Boris I "Conversation as a Fundamental Problem of Methodology of Social-Philosophical Researches." Voprosy filosofii. 1 (2019).:51-55. DOI: 10.31857/S004287440003620-7
APA	Pruzhinin B. (2019). Conversation as a Fundamental Problem of Methodology of Social-Philosophical Researches. Voprosy filosofii. no. 1, pp.51-55 DOI: 10.31857/S004287440003620-7

Доступ к дополнительным сервисам

Дополнительные сервисы только на эту статью

Преимущества сервисов

100 руб. / 1.0 SU

Дополнительные сервисы на весь выпуск”

Преимущества сервисов

800 руб. / 16.0 SU


1	Сложившийся на сегодня методологический инструментарий в принципе позволяет ученым достаточно точно диагностировать наиболее существенные отклонения от стандартов научности знания. Но в современных научных практиках все более отчетливо проявляется стремление расширить, сделать более эффективными в когнитивном плане способы применения методологии. Главной целью использования методологических инструментов в современной науке становится не сама по себе демаркация научного и ненаучного знания, не выбраковка эмпирически недостаточно подтвержденных теорий и даже не само по себе выявление дефектов в логическом обосновании теорий или демонстрация их несоизмеримости. В большинстве случаев работающие ученые обращаются сегодня к методологическому инструментарию, прежде всего, для того, чтобы уточнять и структурировать проблемное поле своих исследований. Иными словами главной целью методологической рефлексии над наукой становится не стандартизация научно-познавательной деятельности, но расширение ее когнитивных возможностей.	Сложившийся на сегодня методологический инструментарий в принципе позволяет ученым достаточно точно диагностировать наиболее существенные отклонения от стандартов научности знания. Но в современных научных практиках все более отчетливо проявляется стремление расширить, сделать более эффективными в когнитивном плане способы применения методологии. Главной целью использования методологических инструментов в современной науке становится не сама по себе демаркация научного и ненаучного знания, не выбраковка эмпирически недостаточно подтвержденных теорий и даже не само по себе выявление дефектов в логическом обосновании теорий или демонстрация их несоизмеримости. В большинстве случаев работающие ученые обращаются сегодня к методологическому инструментарию, прежде всего, для того, чтобы уточнять и структурировать проблемное поле своих исследований. Иными словами главной целью методологической рефлексии над наукой становится не стандартизация научно-познавательной деятельности, но расширение ее когнитивных возможностей. Сложившийся на сегодня методологический инструментарий в принципе позволяет ученым достаточно точно диагностировать наиболее существенные отклонения от стандартов научности знания. Но в современных научных практиках все более отчетливо проявляется стремление расширить, сделать более эффективными в когнитивном плане способы применения методологии. Главной целью использования методологических инструментов в современной науке становится не сама по себе демаркация научного и ненаучного знания, не выбраковка эмпирически недостаточно подтвержденных теорий и даже не само по себе выявление дефектов в логическом обосновании теорий или демонстрация их несоизмеримости. В большинстве случаев работающие ученые обращаются сегодня к методологическому инструментарию, прежде всего, для того, чтобы уточнять и структурировать проблемное поле своих исследований. Иными словами главной целью методологической рефлексии над наукой становится не стандартизация научно-познавательной деятельности, но расширение ее когнитивных возможностей.

2	Если посмотреть на эту ситуацию с точки зрения социально-философской рефлексии, то первое, что мы можем зафиксировать, это изменение понимания социальности науки. Подчеркивая нормативный характер методологии, мы тем самым акцентируем внимание на чисто внешних регулятивах (т.е. на формальной социальности научной деятельности). Однако трансформации, происходящие сегодня в методологической рефлексии над наукой, свидетельствуют о том, что меняется и характер ее социальности. Констатируя, что в современной науке методология работает «изнутри» научно-познавательной деятельности, мы акцентируем неформальные измерения ее социальности. Указанные типы социальности, проступающие в отношениях между методологией и наукой, лежат в основании двух современных эпистемологических направлений. «Формальную» социальность осмысливает социальная эпистемология, а «встраивающуюся» неформальную – культурно-историческая (см.: [Щедрина 2014, 263–264]). Когда ученый включает методологические нормы и ориентиры в реальный ход исследовательской работы, то делает он это вполне сознательно. И, соответственно, в эпистемологической рефлексии акцентируется и становится определяющим дополнительный уровень методологического осмысления научно-познавательной деятельности. Ученый отслеживает самоизменение своих взглядов и их осмысление в экзистенциальном и историческом контекстах общения со своими коллегами из самых разных областей науки.	Если посмотреть на эту ситуацию с точки зрения социально-философской рефлексии, то первое, что мы можем зафиксировать, это изменение понимания социальности науки. Подчеркивая нормативный характер методологии, мы тем самым акцентируем внимание на чисто внешних регулятивах (т.е. на формальной социальности научной деятельности). Однако трансформации, происходящие сегодня в методологической рефлексии над наукой, свидетельствуют о том, что меняется и характер ее социальности. Констатируя, что в современной науке методология работает «изнутри» научно-познавательной деятельности, мы акцентируем неформальные измерения ее социальности. Указанные типы социальности, проступающие в отношениях между методологией и наукой, лежат в основании двух современных эпистемологических направлений. «Формальную» социальность осмысливает социальная эпистемология, а «встраивающуюся» неформальную – культурно-историческая (см.: [Щедрина 2014, 263–264]). Когда ученый включает методологические нормы и ориентиры в реальный ход исследовательской работы, то делает он это вполне сознательно. И, соответственно, в эпистемологической рефлексии акцентируется и становится определяющим дополнительный уровень методологического осмысления научно-познавательной деятельности. Ученый отслеживает самоизменение своих взглядов и их осмысление в экзистенциальном и историческом контекстах общения со своими коллегами из самых разных областей науки. Если посмотреть на эту ситуацию с точки зрения социально-философской рефлексии, то первое, что мы можем зафиксировать, это изменение понимания социальности науки. Подчеркивая нормативный характер методологии, мы тем самым акцентируем внимание на чисто внешних регулятивах (т.е. на формальной социальности научной деятельности). Однако трансформации, происходящие сегодня в методологической рефлексии над наукой, свидетельствуют о том, что меняется и характер ее социальности. Констатируя, что в современной науке методология работает «изнутри» научно-познавательной деятельности, мы акцентируем неформальные измерения ее социальности. Указанные типы социальности, проступающие в отношениях между методологией и наукой, лежат в основании двух современных эпистемологических направлений. «Формальную» социальность осмысливает социальная эпистемология, а «встраивающуюся» неформальную – культурно-историческая (см.: [Щедрина 2014, 263–264]). Когда ученый включает методологические нормы и ориентиры в реальный ход исследовательской работы, то делает он это вполне сознательно. И, соответственно, в эпистемологической рефлексии акцентируется и становится определяющим дополнительный уровень методологического осмысления научно-познавательной деятельности. Ученый отслеживает самоизменение своих взглядов и их осмысление в экзистенциальном и историческом контекстах общения со своими коллегами из самых разных областей науки.

3	В социально-гуманитарном познании все эти процессы проявляются сегодня особенно ярко. Сошлемся здесь, к примеру, на современную историческую науку. В практике исторического познания ученые, описывая прошлое через его следы в окружающей их действительности, все чаще делают предметом особого внимания те изменения, которые происходят в их собственном отношении к предмету исследований и своей познавательной деятельности в целом (т.е. фиксируют социальность на неформальном уровне). Они повествуют о самоизменениях своего сознания. И не случайно сегодня у историков все большую популярность приобретает жанр автобиографического нарратива ([Гуревич 2004; Блок 1973] и др.). При этом ученые позволяют себе использовать «живой» язык искреннего повествования о себе, фактически набрасывая контуры пути к философской рефлексии. И тот факт, что процессы самоизменения сознания ученого фиксируются именно в связном повествовании, позволяет представить их как исторический нарратив, включающий самого рассказывающего о себе историка-нарратора в реальный исторический процесс формирования исторического знания. Эта «включенность» и становится определяющим фактором конкретных методологических решений ученого в конкретной исследовательской ситуации.	В социально-гуманитарном познании все эти процессы проявляются сегодня особенно ярко. Сошлемся здесь, к примеру, на современную историческую науку. В практике исторического познания ученые, описывая прошлое через его следы в окружающей их действительности, все чаще делают предметом особого внимания те изменения, которые происходят в их собственном отношении к предмету исследований и своей познавательной деятельности в целом (т.е. фиксируют социальность на неформальном уровне). Они повествуют о самоизменениях своего сознания. И не случайно сегодня у историков все большую популярность приобретает жанр автобиографического нарратива ([Гуревич 2004; Блок 1973] и др.). При этом ученые позволяют себе использовать «живой» язык искреннего повествования о себе, фактически набрасывая контуры пути к философской рефлексии. И тот факт, что процессы самоизменения сознания ученого фиксируются именно в связном повествовании, позволяет представить их как исторический нарратив, включающий самого рассказывающего о себе историка-нарратора в реальный исторический процесс формирования исторического знания. Эта «включенность» и становится определяющим фактором конкретных методологических решений ученого в конкретной исследовательской ситуации. В социально-гуманитарном познании все эти процессы проявляются сегодня особенно ярко. Сошлемся здесь, к примеру, на современную историческую науку. В практике исторического познания ученые, описывая прошлое через его следы в окружающей их действительности, все чаще делают предметом особого внимания те изменения, которые происходят в их собственном отношении к предмету исследований и своей познавательной деятельности в целом (т.е. фиксируют социальность на неформальном уровне). Они повествуют о самоизменениях своего сознания. И не случайно сегодня у историков все большую популярность приобретает жанр автобиографического нарратива ([Гуревич 2004; Блок 1973] и др.). При этом ученые позволяют себе использовать «живой» язык искреннего повествования о себе, фактически набрасывая контуры пути к философской рефлексии. И тот факт, что процессы самоизменения сознания ученого фиксируются именно в связном повествовании, позволяет представить их как исторический нарратив, включающий самого рассказывающего о себе историка-нарратора в реальный исторический процесс формирования исторического знания. Эта «включенность» и становится определяющим фактором конкретных методологических решений ученого в конкретной исследовательской ситуации.

4	Выраженная в связном повествовании методологическая мотивация историка становится доступной и его коллегам-историкам, и ему самому как Другому, что как раз и создает интеллектуальную среду, в которой определяются методологические перспективы дальнейшего исследовательского поиска. Благодаря тому, что личная, экзистенциально и ценностно тонированная рефлексия исследователя становится доступной для обсуждения и оценки в сообществе ученых, процессы изменения его сознания и познавательной мотивации обретают статус методологических ориентиров, направляющих на сохранение и продолжение научно-познавательной деятельности как культурной, а стало быть, и экзистенциальной ценности.	Выраженная в связном повествовании методологическая мотивация историка становится доступной и его коллегам-историкам, и ему самому как Другому, что как раз и создает интеллектуальную среду, в которой определяются методологические перспективы дальнейшего исследовательского поиска. Благодаря тому, что личная, экзистенциально и ценностно тонированная рефлексия исследователя становится доступной для обсуждения и оценки в сообществе ученых, процессы изменения его сознания и познавательной мотивации обретают статус методологических ориентиров, направляющих на сохранение и продолжение научно-познавательной деятельности как культурной, а стало быть, и экзистенциальной ценности. Выраженная в связном повествовании методологическая мотивация историка становится доступной и его коллегам-историкам, и ему самому как Другому, что как раз и создает интеллектуальную среду, в которой определяются методологические перспективы дальнейшего исследовательского поиска. Благодаря тому, что личная, экзистенциально и ценностно тонированная рефлексия исследователя становится доступной для обсуждения и оценки в сообществе ученых, процессы изменения его сознания и познавательной мотивации обретают статус методологических ориентиров, направляющих на сохранение и продолжение научно-познавательной деятельности как культурной, а стало быть, и экзистенциальной ценности.

5	При этом в данном случае важно еще раз подчеркнуть, что именно связное, последовательное повествование ученого о динамике своего самосознания и создает ту интеллектуальную среду, в которой осуществляется «уместное» применение нормативного методологического инструментария. А подчеркивание автонарративной составляющей методологической рефлексии отправляет нас к иному пониманию научно-познавательной деятельности, которое, между прочим, было отчетливо выражено в русской эпистемологической традиции первой половины ХХ в.	При этом в данном случае важно еще раз подчеркнуть, что именно связное, последовательное повествование ученого о динамике своего самосознания и создает ту интеллектуальную среду, в которой осуществляется «уместное» применение нормативного методологического инструментария. А подчеркивание автонарративной составляющей методологической рефлексии отправляет нас к иному пониманию научно-познавательной деятельности, которое, между прочим, было отчетливо выражено в русской эпистемологической традиции первой половины ХХ в. При этом в данном случае важно еще раз подчеркнуть, что именно связное, последовательное повествование ученого о динамике своего самосознания и создает ту интеллектуальную среду, в которой осуществляется «уместное» применение нормативного методологического инструментария. А подчеркивание автонарративной составляющей методологической рефлексии отправляет нас к иному пониманию научно-познавательной деятельности, которое, между прочим, было отчетливо выражено в русской эпистемологической традиции первой половины ХХ в.

6	Как замечал П.А. Флоренский, наука – это особого рода язык, нацеленный на поиск общезначимого. Такая трактовка науки, в том или ином виде, принималась многими представителями русской философии. Причем именно потому, что основной интерес мыслителей России располагался на пересечении социальной философии и философии истории (Франк называл их главными темами русской философии). Действительно, такие, весьма различающиеся по своим убеждениям философы, как Н.А. Бердяев, Б.А. Кистяковский, Ф.А. Степун, П.А. Флоренский, С.Л. Франк, Г.Г. Шпет, Р.О. Якобсон искали экзистенциальные основания человеческого общения, чтобы понять основания человеческого общежития (см.: [Pruzhinin, Shchedrina 2017a]). Они пытались ответить на вопрос о том, как возможно общество как «общное», а не как общее. Общение в их философских концепциях базируется на личном, неформальном, заинтересованном участии каждого человека, в возделывании «общего поля говоримого» [Гадамер 1991, 48]. Общение у них выступает как самодостаточная культурная ценность. Для общающихся неважна социальная вертикаль, иерархия, прагматические соображения, они открыты друг другу, их волнует беседа сама по себе. Но ведь именно таким образом и складывался в европейской культуре феномен научного познания.	Как замечал П.А. Флоренский, наука – это особого рода язык, нацеленный на поиск общезначимого. Такая трактовка науки, в том или ином виде, принималась многими представителями русской философии. Причем именно потому, что основной интерес мыслителей России располагался на пересечении социальной философии и философии истории (Франк называл их главными темами русской философии). Действительно, такие, весьма различающиеся по своим убеждениям философы, как Н.А. Бердяев, Б.А. Кистяковский, Ф.А. Степун, П.А. Флоренский, С.Л. Франк, Г.Г. Шпет, Р.О. Якобсон искали экзистенциальные основания человеческого общения, чтобы понять основания человеческого общежития (см.: [Pruzhinin, Shchedrina 2017a]). Они пытались ответить на вопрос о том, как возможно общество как «общное», а не как общее. Общение в их философских концепциях базируется на личном, неформальном, заинтересованном участии каждого человека, в возделывании «общего поля говоримого» [Гадамер 1991, 48]. Общение у них выступает как самодостаточная культурная ценность. Для общающихся неважна социальная вертикаль, иерархия, прагматические соображения, они открыты друг другу, их волнует беседа сама по себе. Но ведь именно таким образом и складывался в европейской культуре феномен научного познания. Как замечал П.А. Флоренский, наука – это особого рода язык, нацеленный на поиск общезначимого. Такая трактовка науки, в том или ином виде, принималась многими представителями русской философии. Причем именно потому, что основной интерес мыслителей России располагался на пересечении социальной философии и философии истории (Франк называл их главными темами русской философии). Действительно, такие, весьма различающиеся по своим убеждениям философы, как Н.А. Бердяев, Б.А. Кистяковский, Ф.А. Степун, П.А. Флоренский, С.Л. Франк, Г.Г. Шпет, Р.О. Якобсон искали экзистенциальные основания человеческого общения, чтобы понять основания человеческого общежития (см.: [Pruzhinin, Shchedrina 2017a]). Они пытались ответить на вопрос о том, как возможно общество как «общное», а не как общее. Общение в их философских концепциях базируется на личном, неформальном, заинтересованном участии каждого человека, в возделывании «общего поля говоримого» [Гадамер 1991, 48]. Общение у них выступает как самодостаточная культурная ценность. Для общающихся неважна социальная вертикаль, иерархия, прагматические соображения, они открыты друг другу, их волнует беседа сама по себе. Но ведь именно таким образом и складывался в европейской культуре феномен научного познания.

7	И, по сути, именно общение можно представить в качестве стержневой темы русской традиции социальной философии в целом. В общении люди направлены не только друг на друга, но и на контекст, на сферу разговора, в которой мысль понимается. Общение осознавалось русскими философами как высшая культурная ценность, как самоценное основание человеческого бытия, позволяющее расширять сферу этого бытия. И в этом плане русская философия ХХ в. продолжает традиции «положительной философии» (см.: [Pruzhinin, Shchedrina 2017b]), восходящие к пифагорейским поискам и платоновским беседам. К этой традиции мы можем отнести и философию Лейбница, и идеи Гуссерля, и взгляды Вл. Соловьева... Русские философы акцентировали культурную (а стало быть, и экзистенциальную) самоценность общения, в том числе, складывающегося в процессе научно-познавательной деятельности. Общение у них трактуется не как обмен информацией по каналам коммуникации, но как деятельность, направленная на достижение взаимопонимания. Что, кстати, выдвигает на передний план современной методологии такие герменевтические стратегии, как перевод, интерпретация и конвенция.	И, по сути, именно общение можно представить в качестве стержневой темы русской традиции социальной философии в целом. В общении люди направлены не только друг на друга, но и на контекст, на сферу разговора, в которой мысль понимается. Общение осознавалось русскими философами как высшая культурная ценность, как самоценное основание человеческого бытия, позволяющее расширять сферу этого бытия. И в этом плане русская философия ХХ в. продолжает традиции «положительной философии» (см.: [Pruzhinin, Shchedrina 2017b]), восходящие к пифагорейским поискам и платоновским беседам. К этой традиции мы можем отнести и философию Лейбница, и идеи Гуссерля, и взгляды Вл. Соловьева... Русские философы акцентировали культурную (а стало быть, и экзистенциальную) самоценность общения, в том числе, складывающегося в процессе научно-познавательной деятельности. Общение у них трактуется не как обмен информацией по каналам коммуникации, но как деятельность, направленная на достижение взаимопонимания. Что, кстати, выдвигает на передний план современной методологии такие герменевтические стратегии, как перевод, интерпретация и конвенция. И, по сути, именно общение можно представить в качестве стержневой темы русской традиции социальной философии в целом. В общении люди направлены не только друг на друга, но и на контекст, на сферу разговора, в которой мысль понимается. Общение осознавалось русскими философами как высшая культурная ценность, как самоценное основание человеческого бытия, позволяющее расширять сферу этого бытия. И в этом плане русская философия ХХ в. продолжает традиции «положительной философии» (см.: [Pruzhinin, Shchedrina 2017b]), восходящие к пифагорейским поискам и платоновским беседам. К этой традиции мы можем отнести и философию Лейбница, и идеи Гуссерля, и взгляды Вл. Соловьева... Русские философы акцентировали культурную (а стало быть, и экзистенциальную) самоценность общения, в том числе, складывающегося в процессе научно-познавательной деятельности. Общение у них трактуется не как обмен информацией по каналам коммуникации, но как деятельность, направленная на достижение взаимопонимания. Что, кстати, выдвигает на передний план современной методологии такие герменевтические стратегии, как перевод, интерпретация и конвенция.

8	Бесспорно, технические и социально-институциональные параметры научного общения как научной коммуникации чрезвычайно значимы в исследовательской работе ученых и заслуживают специального внимания, в том числе, и со стороны философско-методологической рефлексии. Однако в нынешней ситуации, когда наука под давлением прагматизации фактически теряет свой культурный смысл (как о том еще сто лет назад писал Макс Вебер), когда научные коммуникации коммодифицируются, а социальность тотально формализуется, тогда установка на самоценность общения, на сохранение его экзистенциального смысла приобретает особую значимость для ученых, в том числе и значимость методологическую. «Фактически речь здесь идет об интенсификации той роли, которую на протяжении веков играло в науке понятие истины – и как адекватного представления действительности и как блага. Причем эпистемологическое указание на самоценность общения актуально сегодня и для научных практик, поскольку оно, если угодно, противостоит жесткому подчинению науки частным товарно-прикладным целям и процессу ее бюрократизации» [Пружинин и др. 2016, 24]. И коль скоро проблематика, связанная с осмыслением социокультурного статуса современной науки приобретает ныне общесоциальное и общекультурное значение, философский смысл приобретает и идейное содержание процессов, происходящих в сфере философско-методологической рефлексии над наукой, в частности, выдвижение на передний план понятия «общения».	Бесспорно, технические и социально-институциональные параметры научного общения как научной коммуникации чрезвычайно значимы в исследовательской работе ученых и заслуживают специального внимания, в том числе, и со стороны философско-методологической рефлексии. Однако в нынешней ситуации, когда наука под давлением прагматизации фактически теряет свой культурный смысл (как о том еще сто лет назад писал Макс Вебер), когда научные коммуникации коммодифицируются, а социальность тотально формализуется, тогда установка на самоценность общения, на сохранение его экзистенциального смысла приобретает особую значимость для ученых, в том числе и значимость методологическую. «Фактически речь здесь идет об интенсификации той роли, которую на протяжении веков играло в науке понятие истины – и как адекватного представления действительности и как блага. Причем эпистемологическое указание на самоценность общения актуально сегодня и для научных практик, поскольку оно, если угодно, противостоит жесткому подчинению науки частным товарно-прикладным целям и процессу ее бюрократизации» [Пружинин и др. 2016, 24]. И коль скоро проблематика, связанная с осмыслением социокультурного статуса современной науки приобретает ныне общесоциальное и общекультурное значение, философский смысл приобретает и идейное содержание процессов, происходящих в сфере философско-методологической рефлексии над наукой, в частности, выдвижение на передний план понятия «общения». Бесспорно, технические и социально-институциональные параметры научного общения как научной коммуникации чрезвычайно значимы в исследовательской работе ученых и заслуживают специального внимания, в том числе, и со стороны философско-методологической рефлексии. Однако в нынешней ситуации, когда наука под давлением прагматизации фактически теряет свой культурный смысл (как о том еще сто лет назад писал Макс Вебер), когда научные коммуникации коммодифицируются, а социальность тотально формализуется, тогда установка на самоценность общения, на сохранение его экзистенциального смысла приобретает особую значимость для ученых, в том числе и значимость методологическую. «Фактически речь здесь идет об интенсификации той роли, которую на протяжении веков играло в науке понятие истины – и как адекватного представления действительности и как блага. Причем эпистемологическое указание на самоценность общения актуально сегодня и для научных практик, поскольку оно, если угодно, противостоит жесткому подчинению науки частным товарно-прикладным целям и процессу ее бюрократизации» [Пружинин и др. 2016, 24]. И коль скоро проблематика, связанная с осмыслением социокультурного статуса современной науки приобретает ныне общесоциальное и общекультурное значение, философский смысл приобретает и идейное содержание процессов, происходящих в сфере философско-методологической рефлексии над наукой, в частности, выдвижение на передний план понятия «общения».

Библиография

1. Блок 1973 – Блок М. Апология истории, или Ремесло историка / Пер. с франц. Е.М. Лысенко. 2-е изд., доп. М.: Наука, 1973 [Bloch, Marc Apologie pour l'histoire ou Metier d'historien (Russian translation, 1973)].

2. Гадамер 1991 – Гадамер Г.-Г. Язык и понимание // Гадамер Г.-Г. Актуальность прекрасного. М.: Искусство, 1991. C. 43–59 [Gadamer, Hans Georg Sprache und Verstehen (Russian translation, 1991)].

3. Гуревич 2004 – Гуревич А.Я. История историка. М.: РОССПЭН, 2004.

4. Пружинин и др. 2016 – Пружинин Б.И., Автономова Н.С., Бажанов В.А., Грифцова И.Н., Касавин И.Т., Князев В.Н., Лекторский В.А., Махлин В.Л., Микешина Л.А., Ольхов П.А., Порус В.Н., Сорина Г.В., Филатов В.П., Щедрина Т.Г. Достоинство знания как проблема современной эпистемологии. Материалы «круглого стола». // Вопросы философии. 2016. № 8. С. 20–56.

5. Щедрина 2014 – Щедрина Т.Г. Культурно-историческая эпистемология и социальная эпистемология: два пути к реальности // Культурно-историческая эпистемология: проблемы и перспективы. К 70-летию Бориса Исаевича Пружинина / Отв. ред.-сост. Н.С. Автономова, Т.Г. Щедрина; науч. ред. Т.Г. Щедрина. М.: Политическая энциклопедия, 2014. С. 262–272.

Библиография

Комментарии

Войти через