XIX столетие – «золотой век» исторического мышления в России, своего рода познавательная древность, трудно постигаемая после радикальных культурных разрывов XX столетия. С тех пор многие исторические тексты XIX в. переизданы. Мы располагаем уникальными программами герменевтических настроек отечественного исторического мышления, некогда созданными или намеченными в различных плоскостях Г.Г. Шпетом, М.М. Бахтиным. Однако, применимость этих программ к русской исторической мысли избирательна. Почти в каждом из признанных текстов XIX столетия, выводимых из архивного в публичное исследовательское пространство, обнаруживаются «слепые зоны» понимания. Такую недосказанность невозможно компенсировать сюжетной схематикой и общей осведомленностью об обстоятельствах происхождения этих текстов. Неясным часто остается диалогический, сплачивающий момент живого общения участников дискуссий.

В русской философии истории весьма озадачивают «полемические шквалы», нередкие в тех дискуссиях, которые приходили в движение при участии В.С. Соловьева. Прошли времена беспечного «соловьевоцентризма» (о том, как он давал себя знать в дидактических версиях истории философии Н.О. Лосского, В.В. Зеньковского и др. см. [Ильин 2003]). Показательна, к примеру, история полемик В.С. Соловьева и Н.Н. Страхова насчет философии истории Н.Я. Данилевского, затянувшаяся на десятилетия и имевшая некоторые долговременные следствия, в том числе некоторую профессиональную диффамацию Н.Н. Страхова и, разумеется, возвратное недоумение в отношении Соловьева уже в исследованиях последнего времени (см.: [Мотовникова 2014]). Эпистемологическая риторичность Соловьева и собеседников, доверившихся ему и согласившихся с ним, создают довольно ощутимые помехи для различения других философско-исторических дискуссий (как минимум, 70–80-х гг. XIX в.) и нуждаются в специальной герменевтической оценке.

Впрочем, мало прояснены и тематики историчных литературно-критических дискуссий XIX в., в которых участвовали Н.И. Надеждин, А.А. Григорьев, Н.Н. Страхов. И что особенно досадно, почти не исследованы пересечения их разговоров с теми академическими движениями, которые связываются с именем А.Н. Пыпина, видного деятеля тогдашней истории литературы. Но, пожалуй, наименее доступно для исследований недосказанное в разговоре историков общественной (социально-политической и экономической) жизни. Причем разговор здесь именно эпистемологический или «методологический». Образцовой здесь можно считать «Методологию истории» А.С. Лаппо-Данилевского. Скажем, вполне обезоруживает то, что Лаппо-Данилевский почти не припоминает методологические привычки и склонности русских историков, ограничивая свой энциклопедизм западным (главным образом, немецким и французским) методологическим опытом историографии. Нет упоминания Н.М. Карамзина, методологически отнюдь не наивного историка; непродуктивным и неожиданно неосторожным может показаться пренебрежительное отношение Лаппо-Данилевского к методологическому опыту К.Н. Бестужева-Рюмина, своего учителя, и т.д. Не принимая во внимание контекст общения А.С. Лаппо-Данилевского, можно заподозрить его и в некотором идеологическом энтузиазме, вплоть до предположения герменевтической бесчувственности у историка, который последовательно фиксирует идейное начало, например, у Ф. Шлейермахера, Л. фон Ранке или у И.-Г. Дройзена, Г.Г. Гервинуса, но не замечает герменевтической содержательности, понимающих начал их исторических разработок. Но «подозрение» это, в свою очередь, трудно согласуется с тем, что известно о «творческой интенциональности» мышления Лаппо-Данилевского [Корзун 2013, 77], принципиальной открытости его собственного методологического этоса.

Думаю, что именно в таких недосказанностях обнаруживается герменевтическая традиция XIX столетия, открывается то преемство исторического, которое возникало в трудах крупнейших деятелей русской герменевтики истории ‒ Н.М. Карамзина или Н.И. Надеждина, А.А. Григорьева и Н.Н. Страхова до В.В. Розанова, Ф.Э. Шперка, Г.Г. Шпета и М.М. Бахтина. Напрасным было бы представлять историю русской герменевтики через некоторое рядополагание: герменевтическая традиция здесь отличается особого рода этико-антропологической дотошностью, теоретической осмотрительностью. Это не традиция последовательной передачи некоего исторического ремесла. Прямое теоретическое моделирование или иерархическая реконструкция этой традиции были бы большой интерпретационной вольностью по отношению к ней. Проявление этой традиции, невозможное сугубо умозрительно, становится успешным лишь по мере внимательного отношения к тем диалогическим аспектам русской исторической мысли, к ее «сфере разговора».