Русский Аристотель: герменевтика перевода и понимание насилия

Борисов Сергей Н.

doi:10.31857/S004287440007160-1

Русский

Войти Регистрация

Главная>Выпуск №10>Русский Аристотель: герменевтика перевода и понимание насилия

Русский Аристотель: герменевтика перевода и понимание насилия

Оглавление

Аннотация Оценить Содержание публикации

Библиография Комментарии

Русский Аристотель: герменевтика перевода и понимание насилия

Аннотация

Код статьи

S004287440007160-1-1

Тип публикации

Статья

Статус публикации

Опубликовано

Авторы

Борисов Сергей Николаевич Связаться с автором

Аффилиация: Белгородский государственный национальный исследовательский университет
Адрес: Белгород, 308015, ул. Победы, д. 85

Выпуск

Выпуск №10

Страницы

42-45

Аннотация

Статья посвящена трактовке «силы» и «насилия» в контексте русской традиции перевода и интерпретации Аристотеля. Русское прочтение Аристотеля, в которое внес свой вклад В.В. Розанов после издания «О понимании», до сих пор не оценено по достоинству. Автор статьи стремится восстановить традицию. Концепт «насилие» странно вписывался и вписывается в общефилософский категориальный ряд. Проблема разрешается в обращении к понятию «сила», которое оказывается потерянным в современной философии. Исключение составляют работы, в которых мы находим «следы» этого понятия. Среди них оказываются работы Аристотеля, которые нуждаются в освобождении от модернизаторских толкований. Однако в переводах Аристотеля греческое δύναμις, используемое для традиционной передачи категории возможность, утратило коннотации силы (движения, способности, функции); в свою очередь, «сила» потеряла связь с «насилием» (βία) и «необходимостью». Насилие понимается как такого рода необходимость, которая связана с подавлением «собственного решения», свободы, нечто «препятствующее желанию» и противоречащее «здравому размышлению», а также отсутствие «блага». Насилие предстает не только в онтологическом смысле, но также экзистенциально, как обратное «благу» и собственному «желанию». Сила остается в тени «необходимости» как «возможности», «потенциальной энергии» и «движения», а насилие теряет возникшую оппозицию в онтологическом модусе.

Ключевые слова

герменевтика, возможность, сила, мощь, действие, насилие, Аристотель, В.В. Розанов

Классификатор

Получено

09.11.2019

Дата публикации

02.12.2019

Всего подписок

Всего просмотров

673

Оценка читателей

0.0 (0 голосов)

Цитировать Скачать pdf

ГОСТ	Борисов С. Н. Русский Аристотель: герменевтика перевода и понимание насилия // Вопросы философии. – 2019. – Выпуск №10 C. 42-45 . URL: https://vphil.jes.su/s004287440007160-1-1/. DOI: 10.31857/S004287440007160-1
MLA	Borisov, Sergey N "Russian Aristotle: Hermeneutics of Translation and Understanding of Violence." Voprosy filosofii. 10 (2019).:42-45. DOI: 10.31857/S004287440007160-1
APA	Borisov S. (2019). Russian Aristotle: Hermeneutics of Translation and Understanding of Violence. Voprosy filosofii. no. 10, pp.42-45 DOI: 10.31857/S004287440007160-1

Доступ к дополнительным сервисам

Дополнительные сервисы только на эту статью

Преимущества сервисов

100 руб. / 1.0 SU

Дополнительные сервисы на весь выпуск”

Преимущества сервисов

800 руб. / 16.0 SU


1	В письме к Н.Н. Страхову от 15 февраля 1988 г. В.В. Розанов пишет: «Вот уже года 2, присматриваясь к разным сочинениям я все больше и больше приходил к убеждению, пожалуй, к догадке, что корень дела, ключ к разрешению множества вопросов, которые для меня – или разрешить, или не жить, лежит у Аристотеля» [Розанов 2001, 153]. Н.Н. Страхов в переписке несколько скептически отнесся к русской актуальности и злободневности Аристотеля, хотя розановский перевод воспринял в качестве некоторого культурного акта, пытаясь оказать помощь в его публикации. И, тем не менее, уже в примечании 1913 г. к письму Н.Н. Страхова, как бы продолжая спор, В.В. Розанов отмечает: «И до сих пор я думаю, что Аристотель – никем не заменим» [Розанов 2001, 9].	В письме к Н.Н. Страхову от 15 февраля 1988 г. В.В. Розанов пишет: «Вот уже года 2, присматриваясь к разным сочинениям я все больше и больше приходил к убеждению, пожалуй, к догадке, что корень дела, ключ к разрешению множества вопросов, которые для меня – или разрешить, или не жить, лежит у Аристотеля» [Розанов 2001, 153]. Н.Н. Страхов в переписке несколько скептически отнесся к русской актуальности и злободневности Аристотеля, хотя розановский перевод воспринял в качестве некоторого культурного акта, пытаясь оказать помощь в его публикации. И, тем не менее, уже в примечании 1913 г. к письму Н.Н. Страхова, как бы продолжая спор, В.В. Розанов отмечает: «И до сих пор я думаю, что Аристотель – никем не заменим» [Розанов 2001, 9]. В письме к Н.Н. Страхову от 15 февраля 1988 г. В.В. Розанов пишет: «Вот уже года 2, присматриваясь к разным сочинениям я все больше и больше приходил к убеждению, пожалуй, к догадке, что корень дела, ключ к разрешению множества вопросов, которые для меня – или разрешить, или не жить, лежит у Аристотеля» [Розанов 2001, 153]. Н.Н. Страхов в переписке несколько скептически отнесся к русской актуальности и злободневности Аристотеля, хотя розановский перевод воспринял в качестве некоторого культурного акта, пытаясь оказать помощь в его публикации. И, тем не менее, уже в примечании 1913 г. к письму Н.Н. Страхова, как бы продолжая спор, В.В. Розанов отмечает: «И до сих пор я думаю, что Аристотель – никем не заменим» [Розанов 2001, 9].

2	Здесь же содержится весьма примечательное мнение В.В. Розанова о месте «динамис» и «энергия» в категориальном ряду Аристотеля: «…понятия δύναμις и ἐνέργεια в своих латинских терминах potentia и actus (я только actus не очень понимаю; в своем сочинении я всегда говорил о потенц. и действительности; верно он соответствует у меня “образующемуся существованию”, но мы до этого в “Мет.” не дошли) служат ключом к пониманию самых сложных и глубоких систем философии. В них, как в таинственных символах, выражена целая система мысли и стало понятно то-то и то-то (главное – изменение)…» [Розанов 2001, 154]. И в следующем письме о переводе и интерпретации Аристотеля продолжает свою мысль: «Я хочу ознакомиться с ним для того, чтобы ознакомиться с его понятиями о потенциальности (это самое главное), которые он первый ввел в философию и уже, вероятно, хорошо разработал» [Розанов 2001, 160]. Никто до сих пор по-настоящему не оценил эту розановскую «герменевтику» «Метафизики» Аристотеля, хотя она очень важна, в том числе, для понимания античных смыслов феномена насилия.	Здесь же содержится весьма примечательное мнение В.В. Розанова о месте «динамис» и «энергия» в категориальном ряду Аристотеля: «…понятия δύναμις и ἐνέργεια в своих латинских терминах potentia и actus (я только actus не очень понимаю; в своем сочинении я всегда говорил о потенц. и действительности; верно он соответствует у меня “образующемуся существованию”, но мы до этого в “Мет.” не дошли) служат ключом к пониманию самых сложных и глубоких систем философии. В них, как в таинственных символах, выражена целая система мысли и стало понятно то-то и то-то (главное – изменение)…» [Розанов 2001, 154]. И в следующем письме о переводе и интерпретации Аристотеля продолжает свою мысль: «Я хочу ознакомиться с ним для того, чтобы ознакомиться с его понятиями <em>о потенциальности</em> (это самое главное), которые он первый ввел в философию и уже, вероятно, хорошо разработал» [Розанов 2001, 160]. Никто до сих пор по-настоящему не оценил эту розановскую «герменевтику» «Метафизики» Аристотеля, хотя она очень важна, в том числе, для понимания античных смыслов феномена насилия. Здесь же содержится весьма примечательное мнение В.В. Розанова о месте «динамис» и «энергия» в категориальном ряду Аристотеля: «…понятия δύναμις и ἐνέργεια в своих латинских терминах potentia и actus (я только actus не очень понимаю; в своем сочинении я всегда говорил о потенц. и действительности; верно он соответствует у меня “образующемуся существованию”, но мы до этого в “Мет.” не дошли) служат ключом к пониманию самых сложных и глубоких систем философии. В них, как в таинственных символах, выражена целая система мысли и стало понятно то-то и то-то (главное – изменение)…» [Розанов 2001, 154]. И в следующем письме о переводе и интерпретации Аристотеля продолжает свою мысль: «Я хочу ознакомиться с ним для того, чтобы ознакомиться с его понятиями <em>о потенциальности</em> (это самое главное), которые он первый ввел в философию и уже, вероятно, хорошо разработал» [Розанов 2001, 160]. Никто до сих пор по-настоящему не оценил эту розановскую «герменевтику» «Метафизики» Аристотеля, хотя она очень важна, в том числе, для понимания античных смыслов феномена насилия.

3	Обращение к категоризации насилия у Аристотеля, на мой взгляд, следует начинать с прочтения работ «Физика» [Аристотель 1981^в], «О небе» [Аристотель, 1981^б] и «Метафизика» [Аристотель, 1981^а], которые в таком ракурсе почти никем не прочитывались [Борисов, Римский 2015]. Новые переводы Аристотеля сводят флективность древнегреческого языка к модернизаторской аналитичности [Аристотель 2018]. Так, к примеру, А.В. Марков сознательно ограничивает смыслы аристотелевских δύναμις и ενεργεια, как и других категорий [Марков 2018, 8]. Между тем, греческое δύναμις (dynamis), используемое для традиционной передачи аристотелевской трактовки категории возможность, также содержит и коннотации силы (движения, способности, функции); в свою очередь, «сила» как «насилие» (bia) связана с категорией необходимости.	Обращение к категоризации насилия у Аристотеля, на мой взгляд, следует начинать с прочтения работ «Физика» [Аристотель 1981<sup>в</sup>], «О небе» [Аристотель, 1981<sup>б</sup>] и «Метафизика» [Аристотель, 1981<sup>а</sup>], которые в таком ракурсе почти никем не прочитывались [Борисов, Римский 2015]. Новые переводы Аристотеля сводят флективность древнегреческого языка к модернизаторской аналитичности [Аристотель 2018]. Так, к примеру, А.В. Марков сознательно ограничивает смыслы аристотелевских δύναμις и ενεργεια, как и других категорий [Марков 2018, 8]. Между тем, греческое δύναμις (dynamis), используемое для традиционной передачи аристотелевской трактовки категории <em>возможность</em>, также содержит и коннотации <em>силы</em> (движения, способности, функции); в свою очередь, «сила» как «насилие» (bia) связана с категорией <em>необходимости</em>. Обращение к категоризации насилия у Аристотеля, на мой взгляд, следует начинать с прочтения работ «Физика» [Аристотель 1981<sup>в</sup>], «О небе» [Аристотель, 1981<sup>б</sup>] и «Метафизика» [Аристотель, 1981<sup>а</sup>], которые в таком ракурсе почти никем не прочитывались [Борисов, Римский 2015]. Новые переводы Аристотеля сводят флективность древнегреческого языка к модернизаторской аналитичности [Аристотель 2018]. Так, к примеру, А.В. Марков сознательно ограничивает смыслы аристотелевских δύναμις и ενεργεια, как и других категорий [Марков 2018, 8]. Между тем, греческое δύναμις (dynamis), используемое для традиционной передачи аристотелевской трактовки категории <em>возможность</em>, также содержит и коннотации <em>силы</em> (движения, способности, функции); в свою очередь, «сила» как «насилие» (bia) связана с категорией <em>необходимости</em>.

4	В «Физике» находим такую первичную категориальную диспозицию и связь δύναμις как силы с движением [Аристотель 1981^в, 123‒124, 219‒220, и др.]. Обращение к трактатам «О небе» и «Метафизика» позволяет расширить аристотелевские коннотации δύναμις не только как «возможности», но и как «силы», а в интерпретации ἐνέργεια уйти от ее понимания как «действительности», связав и с «действием», и с «необходимостью», и с «насилием». В трактате «О небе» Аристотель, критикуя пифагорейскую «струнную теорию», делает вывод, что ни одна из «звезд» «не движется ни как животное, ни насильственно, “по принуждению” (выделено нами – авт.)» [Аристотель 1981^б, II, 9, 291a, 2-7; II, 14, 296 b, 25‒30]. Сила и насилие здесь проговариваются в неразрывной связи с «природностью» или, по-русски, «естественностью», а также «необходимостью».	В «Физике» находим такую первичную категориальную диспозицию и связь δύναμις как <em>силы</em> с <em>движением</em> [Аристотель 1981<sup>в</sup>, 123‒124, 219‒220, и др.]. Обращение к трактатам «О небе» и «Метафизика» позволяет расширить аристотелевские коннотации δύναμις не только как «возможности», но и как «силы», а в интерпретации ἐνέργεια уйти от ее понимания как «действительности», связав и с «действием», и с «необходимостью», и с «насилием». В трактате «О небе» Аристотель, критикуя пифагорейскую «струнную теорию», делает вывод, что ни одна из «звезд» «не движется ни как животное, ни <em>насильственно, “по принуждению”</em> (выделено нами – <em>авт</em>.)» [Аристотель 1981<sup>б</sup>, II, 9, 291a, 2-7; II, 14, 296 b, 25‒30]. Сила и насилие здесь проговариваются в неразрывной связи с «природностью» или, по-русски, «естественностью», а также «необходимостью». В «Физике» находим такую первичную категориальную диспозицию и связь δύναμις как <em>силы</em> с <em>движением</em> [Аристотель 1981<sup>в</sup>, 123‒124, 219‒220, и др.]. Обращение к трактатам «О небе» и «Метафизика» позволяет расширить аристотелевские коннотации δύναμις не только как «возможности», но и как «силы», а в интерпретации ἐνέργεια уйти от ее понимания как «действительности», связав и с «действием», и с «необходимостью», и с «насилием». В трактате «О небе» Аристотель, критикуя пифагорейскую «струнную теорию», делает вывод, что ни одна из «звезд» «не движется ни как животное, ни <em>насильственно, “по принуждению”</em> (выделено нами – <em>авт</em>.)» [Аристотель 1981<sup>б</sup>, II, 9, 291a, 2-7; II, 14, 296 b, 25‒30]. Сила и насилие здесь проговариваются в неразрывной связи с «природностью» или, по-русски, «естественностью», а также «необходимостью».

5	Но какие значения Аристотель вкладывает в «насилие» и «насильственное движение»? Движение «как животное», очевидно, предполагает некую «органичность», «самодвижение», а вот «насильственность» – «противоестественность» и «принуждение» [Аристотель 1981^б, II, 14, 300а, 20‒30; 300b, 5‒7]. Русское «естественное» несет смыслы «существования», «бытия», «того, что есть», соответственно, «противоестественное» обратное – «то, что не-есть», не-существующее, что явно выводит нас на негативные атрибуты насилия, на его принадлежность не-сущему, небытию, уничтожению.	Но какие значения Аристотель вкладывает в «насилие» и «насильственное движение»? Движение «как животное», очевидно, предполагает некую «органичность», «самодвижение», а вот «насильственность» – «противоестественность» и «принуждение» [Аристотель 1981<sup>б</sup>, II, 14, 300а, 20‒30; 300b, 5‒7]. Русское «естественное» несет смыслы «существования», «бытия», «того, что <em>есть</em>», соответственно, «противоестественное» обратное – «то, что <em>не-есть</em>», не-существующее, что явно выводит нас на негативные атрибуты насилия, на его принадлежность не-сущему, <em>небытию</em>, <em>уничтожению</em>. Но какие значения Аристотель вкладывает в «насилие» и «насильственное движение»? Движение «как животное», очевидно, предполагает некую «органичность», «самодвижение», а вот «насильственность» – «противоестественность» и «принуждение» [Аристотель 1981<sup>б</sup>, II, 14, 300а, 20‒30; 300b, 5‒7]. Русское «естественное» несет смыслы «существования», «бытия», «того, что <em>есть</em>», соответственно, «противоестественное» обратное – «то, что <em>не-есть</em>», не-существующее, что явно выводит нас на негативные атрибуты насилия, на его принадлежность не-сущему, <em>небытию</em>, <em>уничтожению</em>.

6	В этом смысле противоестественность снова связывается с действием, смысл которого раскрывается при интерпретации [Аристотель 1981^a, V, 5, 1015a, 20‒34; 1015b, 1‒8]. Насилие понимается здесь как такого рода необходимость, которая связана с подавлением свободы, как нечто «препятствующее желанию» и противоречащее «здравому размышлению», а также – связанное с отсутствием «блага». Насилие предстает не только как «необходимость» в онтологическом смысле, но также экзистенциально – «необходимость» выступает как роковое и неотвратимое, как богиня Судьбы или сама Судьба. Далее Аристотель рассматривает «претерпевание» в связи со «способностью» или «возможностью» (dynamis), как «нехватку», «лишенность» и отсутствие «способности». Непонятно, почему здесь переводчик предпочел перевести dynamis как «возможность», а не как «сила»? Сила остается в тени «необходимости» как «возможности», «потенциальной энергии» и «движения», а насилие теряет возникшую оппозицию в модусе онтологическом.	В этом смысле противоестественность снова связывается с действием, смысл которого раскрывается при интерпретации [Аристотель 1981<sup>a</sup>, V, 5, 1015a, 20‒34; 1015b, 1‒8]. Насилие понимается здесь как такого рода необходимость, которая связана с подавлением свободы, как нечто «препятствующее желанию» и противоречащее «здравому размышлению», а также – связанное с отсутствием «блага». Насилие предстает не только как «необходимость» в онтологическом смысле, но также экзистенциально – «необходимость» выступает как роковое и неотвратимое, как богиня Судьбы или сама Судьба. Далее Аристотель рассматривает «претерпевание» в связи со «способностью» или «возможностью» (dynamis), как «нехватку», «лишенность» и отсутствие «способности». Непонятно, почему здесь переводчик предпочел перевести dynamis как «возможность», а не как «сила»? Сила остается в тени «необходимости» как «возможности», «потенциальной энергии» и «движения», а насилие теряет возникшую оппозицию в модусе онтологическом. В этом смысле противоестественность снова связывается с действием, смысл которого раскрывается при интерпретации [Аристотель 1981<sup>a</sup>, V, 5, 1015a, 20‒34; 1015b, 1‒8]. Насилие понимается здесь как такого рода необходимость, которая связана с подавлением свободы, как нечто «препятствующее желанию» и противоречащее «здравому размышлению», а также – связанное с отсутствием «блага». Насилие предстает не только как «необходимость» в онтологическом смысле, но также экзистенциально – «необходимость» выступает как роковое и неотвратимое, как богиня Судьбы или сама Судьба. Далее Аристотель рассматривает «претерпевание» в связи со «способностью» или «возможностью» (dynamis), как «нехватку», «лишенность» и отсутствие «способности». Непонятно, почему здесь переводчик предпочел перевести dynamis как «возможность», а не как «сила»? Сила остается в тени «необходимости» как «возможности», «потенциальной энергии» и «движения», а насилие теряет возникшую оппозицию в модусе онтологическом.

7	Если мы обратимся к «Метафизике» в переводе П.Д. Первова и В.В. Розанова [Аристотель 2006] и сравним, то и здесь мы увидим продолжение уже выявленного нами ранее [Аристотель 1981^a, V, 12, 1019 b, 5‒20]: употребляемые концепты «разрушительная сила», «лишенность способности», «отрицание» снова оказываются близкими с «насилием» как тем, что несет не/сущее, небытие и гибель. Снова есть некое «не-бытие», бытие минус нечто, но нет силы как характеристики бытия, необходимого даже не второго, а первого в этой категориальной паре силы – насилия.	Если мы обратимся к «Метафизике» в переводе П.Д. Первова и В.В. Розанова [Аристотель 2006] и сравним, то и здесь мы увидим продолжение уже выявленного нами ранее [Аристотель 1981<sup>a</sup>, V, 12, 1019 b, 5‒20]: употребляемые концепты «разрушительная сила», «лишенность способности», «отрицание» снова оказываются близкими с «насилием» как тем, что несет <em>не/сущее</em>, <em>небытие </em>и <em>гибель</em>. Снова есть некое <em>«не-бытие»</em>, бытие минус нечто, но нет силы как характеристики бытия, необходимого даже не второго, а первого в этой категориальной паре силы – насилия. Если мы обратимся к «Метафизике» в переводе П.Д. Первова и В.В. Розанова [Аристотель 2006] и сравним, то и здесь мы увидим продолжение уже выявленного нами ранее [Аристотель 1981<sup>a</sup>, V, 12, 1019 b, 5‒20]: употребляемые концепты «разрушительная сила», «лишенность способности», «отрицание» снова оказываются близкими с «насилием» как тем, что несет <em>не/сущее</em>, <em>небытие </em>и <em>гибель</em>. Снова есть некое <em>«не-бытие»</em>, бытие минус нечто, но нет силы как характеристики бытия, необходимого даже не второго, а первого в этой категориальной паре силы – насилия.

8	Эти смыслы и необходимость «силы» при переходе от «возможности» к «действительности» возникают далее [Аристотель 1981^a, IX, глава 1]. Сам Аристотель отсылает к ним [Аристотель 1981^a, V, 12], но переводчик (А.В. Кубицкий) опять не употребляет слово «сила», хотя Стагирит пишет: «В другом месте мы уже разбирали, что “возможность”, или “способность”, и “мочь” имеет различные значения» [Аристотель 1981^a, IX, 1, 1046 а, 5]. А в переводе А.В. Маркова исчезает и слово «мочь», категория возможности остается «сама с собой», или возвращается к себе как «понятие о возможном» [Аристотель 2018, IX, 1, 1046 а]. Тогда как «мочь» («мощь») по-русски и есть «сила». При таком подразумевании под мощью более «сильной» категории силы, становится очевидна диалектика силы и насилия, раскрывающаяся через оппозиции не/способности – способности; не/силия – силы – на/силия.	Эти смыслы и необходимость «силы» при переходе от «возможности» к «действительности» возникают далее [Аристотель 1981<sup>a</sup>, IX, глава 1]. Сам Аристотель отсылает к ним [Аристотель 1981<sup>a</sup>, V, 12], но переводчик (А.В. Кубицкий) опять не употребляет слово «сила», хотя Стагирит пишет: «В другом месте мы уже разбирали, что “возможность”, или “способность”, и “мочь” имеет различные значения» [Аристотель 1981<sup>a</sup>, IX, 1, 1046 а, 5]. А в переводе А.В. Маркова исчезает и слово «мочь», категория возможности остается «сама с собой», или возвращается к себе как «понятие о возможном» [Аристотель 2018, IX, 1, 1046 а]. Тогда как «мочь» («мощь») по-русски и есть «сила». При таком подразумевании под мощью более «сильной» категории силы, становится очевидна диалектика силы и насилия, раскрывающаяся через оппозиции не/способности – способности; не/силия – силы – на/силия. Эти смыслы и необходимость «силы» при переходе от «возможности» к «действительности» возникают далее [Аристотель 1981<sup>a</sup>, IX, глава 1]. Сам Аристотель отсылает к ним [Аристотель 1981<sup>a</sup>, V, 12], но переводчик (А.В. Кубицкий) опять не употребляет слово «сила», хотя Стагирит пишет: «В другом месте мы уже разбирали, что “возможность”, или “способность”, и “мочь” имеет различные значения» [Аристотель 1981<sup>a</sup>, IX, 1, 1046 а, 5]. А в переводе А.В. Маркова исчезает и слово «мочь», категория возможности остается «сама с собой», или возвращается к себе как «понятие о возможном» [Аристотель 2018, IX, 1, 1046 а]. Тогда как «мочь» («мощь») по-русски и есть «сила». При таком подразумевании под мощью более «сильной» категории силы, становится очевидна диалектика силы и насилия, раскрывающаяся через оппозиции не/способности – способности; не/силия – силы – на/силия.

9	В комментарии перевода П.Д. Первова и В.В. Розанова мы находим достаточно явную отсылку к насилию через силу: «Нижеследующие значения слова “причина”, к которым Аристотель возвращается так часто и которые в схоластической философии так прекрасно были характеризованы в названиях: causa materialis, с. formalis, с. efficiens, causa finalis, могут быть названы общими условиями всякого бытия, необходимыми элементами каждой вещи: из чего-нибудь, как-нибудь, силою чего-нибудь и для чего-нибудь все в природе произошло, в духе или в истории совершилось. Из этих четырех условий бытия только за третьим, за causa efficiens, “началом перемены”, каковым в природе является сила физическая и в истории способность духа человеческого, нами сохранено наименование “причины”» Аристотель 2006, 158. Остается один шаг к «обратной» стороне силы и категории «причины» также, не возникновению, а уничтожению, не бытию, а небытию. Причем усечение этих смыслов происходит двойным движением, первым из которых является усечение по линии «онтологического» смещения при переводе аристотелевой теории возникновения, а второе касается самой категории силы, которая также вытесняется на периферию смыслового поля уже в более современных переводах.	В комментарии перевода П.Д. Первова и В.В. Розанова мы находим достаточно явную отсылку к насилию через силу: «Нижеследующие значения слова “причина”, к которым Аристотель возвращается так часто и которые в схоластической философии так прекрасно были характеризованы в названиях: causa materialis, с. formalis, с. efficiens, causa finalis, могут быть названы общими условиями всякого бытия, необходимыми элементами каждой вещи: из чего-нибудь, как-нибудь, силою чего-нибудь и для чего-нибудь все в природе произошло, в духе или в истории совершилось. Из этих четырех условий бытия только за третьим, за causa efficiens, “началом перемены”, каковым в природе является сила физическая и в истории способность духа человеческого, нами сохранено наименование “причины”» Аристотель 2006, 158. Остается один шаг к «обратной» стороне силы и категории «причины» также, не возникновению, а уничтожению, не бытию, а небытию. Причем усечение этих смыслов происходит двойным движением, первым из которых является усечение по линии «онтологического» смещения при переводе аристотелевой теории возникновения, а второе касается самой категории силы, которая также вытесняется на периферию смыслового поля уже в более современных переводах. В комментарии перевода П.Д. Первова и В.В. Розанова мы находим достаточно явную отсылку к насилию через силу: «Нижеследующие значения слова “причина”, к которым Аристотель возвращается так часто и которые в схоластической философии так прекрасно были характеризованы в названиях: causa materialis, с. formalis, с. efficiens, causa finalis, могут быть названы общими условиями всякого бытия, необходимыми элементами каждой вещи: из чего-нибудь, как-нибудь, силою чего-нибудь и для чего-нибудь все в природе произошло, в духе или в истории совершилось. Из этих четырех условий бытия только за третьим, за causa efficiens, “началом перемены”, каковым в природе является сила физическая и в истории способность духа человеческого, нами сохранено наименование “причины”» Аристотель 2006, 158. Остается один шаг к «обратной» стороне силы и категории «причины» также, не возникновению, а уничтожению, не бытию, а небытию. Причем усечение этих смыслов происходит двойным движением, первым из которых является усечение по линии «онтологического» смещения при переводе аристотелевой теории возникновения, а второе касается самой категории силы, которая также вытесняется на периферию смыслового поля уже в более современных переводах.

Библиография

1. Борисов, Римский 2015 – Борисов С.Н., Римский В.П. Философское понимание насилия: смыслы и коннотации // Дискурсы власти. Орел: Горизонт, 2015.

2. Марков 2018 – Марков А.В. Предисловие // Аристотель. Метафизика. Пер. с древнегр., вступит, ст. и комм. А.В. Маркова. М.: РИПОЛ классик, 2018.

Библиография

Комментарии

Войти через