В современном научном дискурсе существуют десятки экономических, политических, правовых и иных дисциплинарных трактовок концепта «социальное государство» и, как минимум, три междисциплинарных подхода к анализу социального государства: атрибутивный, ценностно-нормативный и структурно-функциональный. Между тем проблема возникновения социального государства, его взаимосвязи с государством правовым все еще не имеет однозначного решения. Общепринятым является утверждение, что социальное государство – это демократическое правовое государство, исполняющее социальные обязательства. Но может ли быть так, что правовое государство наличествует, и, тем не менее, не является «социальным»? Ответ на этот вопрос следует искать в цивилизационных особенностях становления и развития государств Западной Европы в XVII–XIX вв. Остановимся подробнее на этом моменте.

Опуская исторические детали, можно утверждать, что последовавшее за эпохой европейского Возрождения Новое время – это период, с одной стороны, внутренней трансформации западноевропейской цивилизации, а с другой – ее территориальной экспансии на другие континенты. Внутренние изменения Западной Европы выразились в переходе ее государств от феодальной организации к абсолютистской форме правления, а затем – к суверенным национальным правовым государствам. Этот переход был осуществлен в череде европейских социальных революций (Нидерланды, Англия, Франция), базовой предпосылкой которых было развитие нового – капиталистического – способа производства с сопутствующим ему ростом городов, региональной и межконтинентальной торговли, миграции, ростом социальной мобильности населения и появлением новых социальных групп. Помимо этого данный переход был ознаменован революциями в сфере научной мысли и промышленного производства, определившими вступление Европы в эпоху индустриализма.

Так уже в XVII в. формируется <em>modernity</em><em> </em>–<em> </em>наилучшая («современная») хозяйственная система и, одновременно, передовые типы общественного (экономического, социального и политического) развития, а также тип общества, выступающий для государств и народов иной цивилизационной принадлежности в качестве модели и образца существования. Характерной чертами этой модели были: 1) появление системы массовых (печатных) коммуникаций, 2) преобладание инновации над традицией, 3) развитие под определяющим влиянием достижений науки и техники, «пространством» распространения которых, в свою очередь, стала 4) система массового светского образования как фактора формирования общего языка и общей (национальной) культуры многоязыкого и мультикультурного населения западноевропейских государств (подробнее см.: [Гранин 2006, Гранин 2014]).

Разумеется, эволюция этой модели развития в каждой стране имела свои особенности. Но, так или иначе, во всех европейских странах трансформация «сословного государства» в национальное правовое, а затем в «социальное государство» была связана со становлением и развитием гражданского общества и европейского капитализма XVII–XIX столетий. После 1648 г. («Вестфальский мир») сложилась система международного права, закрепившая употребление понятий «внутреннего» и «внешнего» политического суверенитета, постепенная замена «суверенитета государя» понятием «народного суверенитета», с одной стороны, и отделение государства от «гражданского общества» (т.е. функциональное обособление государственного аппарата), с другой. Именно эти процессы, по мнению Хабермаса, составили правовую основу появления в Европе национальных государств и сопутствующих им «наций». «Вне зависимости от того, – пишет он – была ли сама государственная власть уже приручена в государственно-правовом смысле и стала ли корона «подзаконной», государство не может пользоваться правовой средой, не организуя сообщение в отличной от него сфере гражданского общества таким образом, чтобы частные лица пользовались субъективными свободами (распределенными сначала не поровну). С отделением частного права от публичного отдельный гражданин в роли «подданного» достигает, как выражался еще Кант, самой сути частной автономии» [Хабермас 2001, 271].

Под давлением капиталистических (товарно-денежных) отношений из разлагающихся «сословий» формировалась новая социальная структура, важнейшими элементами которой становились аграрный и промышленный пролетариат, буржуазия и «люди свободных профессий». Из числа последних (разоряющихся дворян, ремесленников, студентов, преподавателей, врачей, юристов и т.д.) формировался социальный слой «интеллектуалов» – мыслителей и ученых, впоследствии названный «интеллигенций» [Гранин 1994]. Важно иметь в виду, что в XVII–XVIII столетиях эти новые социальные слои обеспечивали рациональный характер организации и осуществления государственной власти, единообразного и рационального регулирования общества, принципиально отличавший государства Западной Европы от современных им восточных империй. Это выразилось в появлении феномена <em>камерализма</em> (<em>Kammer</em> – по-немецки «палата», но также «кладовая») – идеологии и практики производства дискурсов в трех основных областях: в организации государственных финансов, в системе хозяйствования (<em>Oeconomie</em>) и упорядочивании общества (<em>Polizei</em>). Наиболее известными продуктами камералистской идеологии были: экономическая доктрина меркантилизма и теория административного устройства <em>gute</em><em> </em><em>Polizei</em> – правильно управляемого государства.

Как демонстрируют современные исследования, «…камерализм (<em>Kameralwissenschaft</em>) представлял собой колоссальных масштабов риторический механизм, основным результатом которого было не точное экономическое или социальное знание и не инновационные практические советы производственного и административного характера, а создание и продвижение самого представления о государстве как едином рационально устроенном механизме, обслуживаемом лояльными и квалифицированными чиновниками. Абстрактная идея “государства” внедрялась в умы подданных и правителей - формировалось представление о чиновнике как служащем этому государству не в силу вассального подчинения сюзерену, и не ради корыстного злоупотребления должностью (“кормления”), а с целью внести вклад в общественное благо» [Глебов, Могильнер, Семенов 2015, 328–329]. Путь к этому государству осмысливался как движение от сословного к политическому обществу («нации») в категориях частной выгоды и универсальной законности.

Специфика и горизонты этого осмысления определялись трансформацией мировоззрения, характерной чертой которого стали антропоцентризм и механицизм<em>.</em> Одновременно развитие философии и успехи естественных наук формируют убеждение о рациональном устройстве природы и общества и «всесильности» человеческого Разума: «Все действительное разумно, все разумное действительно» – эта интуиция (позже концептуализированная Гегелем) стимулировала интеллектуалов к поиску рациональных моделей общественного устройства в течение всего XVIII в.

Этот «долгий XVIII век» (продлившийся до середины XIX столетия) на самом деле представлял собой клубок социально-экономических противоречий. И если наводил на мысли о чем-либо, то уж точно не о разумном устройстве или нравственной цели, о которых писали Руссо, Дидро, Смит и Риккардо. В работах последних социальное неравенство и сопутствующая ему повсеместная бедность объявлялись неустранимыми, так как будто бы постоянно провоцировались «неутолимой жаждой размножения» низших слоев, которая, якобы, будет только увеличиваться по мере повышения им заработной платы и перераспределения общественного богатства в их пользу. Помимо экономических соображений, основанных на понимании «диалектики» труда и капитала в качестве необходимого следствия «естественных» для общества экономических законов рынка, эта тенденция игнорирования бедности и социального неравенства поддерживалась верой во всесилие рационально устроенного государства. А оно совместно с церковью, как показал Мишель Фуко, повсюду использует практику «изоляции» бедности. По всей Западной Европе создаются «госпитали» и «работные дома», в которых насильно помещают душевнобольных, бродяг, бездомных и нищих, квалифицируя их как «неразумных»в и заставляя работать по строго разработанным планам [Фуко 1997]. Подобная практика вполне рациональна: так как «бедность» выводится за пределы разума и записывается по ведомству «неразумия», вполне разумно применять к ней меры изоляции, морального осуждения и дисциплинарного насилия. И такая «социальная политика» осуществлялась более двух столетий: практика обязательного труда в условиях изоляции, имеющая цель снять социальное напряжение в периоды экономических кризисов, сохраняется вплоть до середины XIX в.

Промышленная революция принципиально ничего не изменила. Не надеясь на государство, рабочие создавали «общества взаимопомощи» и профессиональные союзы, открытие и деятельность которых находились под бдительным контролем властей, опасавшихся, что такие структуры представляют угрозу для существующего общественного устройства. И в промышленных центрах Англии, как грибы после дождя, росли рабочие поселки (своего рода новые «центры изоляции»), жизнь в которых, как показал Энгельс, представляла собой разительный контраст с жизнью состоятельных классов. Поэтому рабочие волнения, порожденные ужасными условиями труда и быта нередко сопровождались убийствами фабрикантов и членов их семей. Государство на это отвечало репрессиями, но принципиально менять социальную политику не намеревалось.

В значительной мере это было связано с унаследованным из прошлого представлением о том, что основная причина бедности, социального недовольства и социальных протестов связывалась с вредными привычками и ущербной моралью тех людей, которые, собственно, и составляли пласт «трудящихся». Но постепенно вместе с разрушением прежних рационалистических установок в центре критики оказывается гегелевское представление о государстве как «шествии Бога в мире», как «земнобожественном существе». И философская максима «Все действительное разумно, все разумное действительно» подвергается пересмотру почти одновременно и параллельно в рамках либеральной, анархистской, коммунистической и консервативной мысли середины XIX в.

Хотя появление термина «социальное государство» мы действительно находим в трудах консерватора Лоренца фон Штейна, дальнейшее и наиболее плодотворное развитие этой идеи осуществлялось в лоне социалистической мысли и практики во второй половине XIX – первой трети XX столетия. Именно под их влиянием к 1880-х гг. в Великобритании, Франции, Германии произошла переориентация социальной политики от абстрактной идеи социальной справедливости в сторону ее практической реализации. На волне политики государственного национализма О. фон Бисмарка в 1871 г. Германия впервые в истории вводит государственное социальное страхование от несчастных случаев на производстве, в 1880 г. она же начинает финансировать медицинскую помощь, в 1883 г. вводит пособие по болезни.

Постепенно опыт Германии был воспринят и в ряде других стран. Этому способствовал экономический кризис конца XIX столетия, поразивший Великобританию и США, и вызвавший рост безработицы и забастовок. Как отмечал Т.Х. Маршалл, период 1865–1900 гг. можно назвать «периодом коллективизма» – временем, когда идеи социализма интерпретировались большинством как требования вмешательства государства для обеспечения благосостояния всех людей без исключения. И по сути этой же точки зрения, несмотря на различие идеологических позиций, придерживались правительства многих европейских стран, где государственное социальное страхование граждан начинает активно применяться со второй половины 1880-х гг. и, в частности, получает правовое закрепление в Конституции Веймарской республики 1919 г. и Конституции Чехословакии 1920 г.

А в советской России уже в ноябре 1917 г. издаются декреты о страховании от безработицы, о бесплатной медицинской помощи, о пособиях по случаю болезни, родов и смерти. Позже социальная политика СССР (во многом благодаря массированной официальной пропаганде) получила такой резонанс, что оказала серьезное влияние на правительства и социал-демократические партии Европы. Поэтому первый этап становления социального государства в Европе и США, датируемый с 1870-х гг. до 1930-х гг., можно охарактеризовать как социалистический.<em> </em>А само государство этого периода<em> – </em>как социально защищающее государство, которое, в рамках своих обязательств, обеспечивает приемлемый уровень жизни уязвимых слоев населения.