<h2 id="text_content_item_1" class="docx-publication-h2">«Вклад в философию События»: композиционные и стилистические особенности</h2>

В 2019 г. исполняется 30 лет публикации работы Хайдеггера «Вклад в философию События» [Heidegger 1898], созданной в 1936–38 гг. и опубликованной в 1989 г. Написанная «в стол», не на публику, эта книга стилистически одна из сложнейших у Хайдеггера. Это Хайдеггер, говорящий «без оглядки», вернее, позволяющий сказаться через себя тому, что хочет себя сказать [Vallega-Neu 2003, 3, 115]. Язык этой книги «тёмен» и непривычен от своей простоты и <em>для </em>простоты. Сказать «то же самое» каким-то более привычным языком – длиннее, сложнее или вовсе невозможно. (Почему никогда не удаются попытки пересказать Хайдеггера? Именно поэтому). Хайдеггер то ли топчется на месте (в книге много повторов), то ли идет семимильными шагами, иногда в каждом слове содержится так много, что пробела между словами и строчками недостаточно, чтобы сделать вдох. Ждать, что Хайдеггер «развернет» эти слова в дефиницию – бесполезно и смешно. Их развернет пространство хода мысли, они развернутся по ходу.

Здесь нет привычного линейного развертывания, книга представляет собой собрание фрагментов разной длины, объединенных в восемь частей (1. Взгляд вперед. 2. Отклик. 3. Сопровождение. 4. Скачок. 5. Обоснование. 6. Настающие. 7. Последний Бог.) [Бибихин 2009, 496]. Фрагменты связаны между собой не столько последовательно-линейно, сколько принадлежностью общему пространству. Основные темы повторяют себя, словно один и тот же огонь вспыхивает в разных точках этого пространства. Хайдеггер называет строение этой работы <em>фугой </em>(Fuge) [Heidegger 1989, 59]. Так, в фуге тема (музыкальная) звучит то в одном голосе, то в другом, в разных звуковысотных позициях, в разных «местах» звуковысотного пространства. Немецкое слово Fuge значит «сочленение, стык», в данном случае – это состыкованность, взаимосвязь разбираемых в книге тем. Эта взаимосвязь не статична, а динамична, как музыкальная форма. В фуге тема являет себя, когда ее приносит течение музыкального времени; у Хайдеггера главная тема (бытие как Событие) появляется, когда ее приносит ход мысли.

Это непривычный «непедагогический» Хайдеггер, большая часть произведений которого – лекционные курсы, в которых он терпеливо и медленно ведет слушателей. Или это <em>другая</em> педагогика? Так бросают в воду, чтобы научить плавать – и Хайдеггер бросает в безопорность другого начала, лишая всех привычных ориентиров и опор.

<h2 id="text_content_item_5" class="docx-publication-h2">Первое начало и другое начало</h2>

Задача работы «Вклад в философию События» – подготовить переход от метафизики, или первого начала, к другому началу. И подготовка перехода состоит «…не в предоставлении предварительных сведений, из которых потом раскроются собственно познания, но подготовка здесь значит: проложить путь, поставить на путь, в сущностном смысле – <em>настроить</em>» [Heidegger 1989, 86]. Переход совершается по пути, прокладываемому самим переходом в пространстве, открываемом самим путем.

Первое начало – вся история европейской философии [Heidegger 1989, 423], все это «первый такт» истории бытия; то, что до него – одновременно возможность того, что будет после него. То, что «за тактом» первого начала – другое ему («единственно другое единственно первому» [Heidegger 1989, 5]), которое раньше него, его скрытое им же основание. Возвращение к этому основанию –но не к началу, а к тому, что до начала [Heidegger 1989, 59].

Все, что для первого начала, как само собой разумеющееся, не попадает в поле зрения, в другом начале ставится под вопрос и в центр внимания. «Само собой разумеющиеся» определения бытия, имплицитное понимание бытия в метафизике, по Хайдеггеру, таково: бытие есть постоянство присутствия [Heidegger 1989, 423–425]. Для другого начала это «определение» – не надисторическая, вечная сущность бытия, а <em>определенное</em> его понимание, фиксация его существа, его закрепленное фиксированное истолкование. Само событие фиксации, как и то, что до него, из поля зрения первого начала выпадают. Первоначальные (из первого начала) определения бытия на него наложены мыслью, а не «считаны» с него, они не его собственное существо, а его истолкование, понимание, определение. До события определения – исходная неопределенность, «неразрешимость». <em>Событие бытия</em> в другом начале – высвечивание бытия как уклоняющегося от определений, отказывающего в определимости.

Мышление другого начала возвращается к этому, доначальному. Не к «архаическому», музейно-античному, задача здесь не в том, чтобы «вернуться к грекам», а в том, чтобы вернуться к тому, что «до» них – не хронологически – к тому, из чего они исходили и от чего ушли, к тому, что за ними уже не видно. Это не возвращение к тому, что когда-то уже было (как реализованная возможность), а к упущенным возможностям, не к чему-то, когда-то бывшему, а к небывалому [Heidegger 1989, 59].

В другом начале происходит смещение внимания с сущего на бытие [Ibid., 6, 429], и не какое-то «другое» учение о бытии, а на <em>вопрос</em> о нем, не на какое-то другое (по сравнению с первоначальным) знание о нем, а на незнание, на открытость вопроса [Ibid., 10]. Для первого начала бытие – самое обобщенное и содержательно самое бедное понятие, общая характеристика сущего. Для другого начала бытие – вопрос, сама открытость вопроса, отказ от фиксирующих определений, уклонение от понятийной хватки [Ibid., 29].

Другое начало мысли как начало другой истории – альтернатива технической цивилизации, путь «назад» из технического мира, но не в смысле возврата к чему-то, бывшему до него. Нет, это не возвращение из городов в сельскую местность к какой-то пастушеско-земледельческой эко-идиллии (как иногда думают наивные читатели). Это возвращение не к чему-то архаическому, а к самому <em>arche</em>, к началу, которое до всяких начинаний. Другое начало исходит из незнания того, «что такое» бытие, кто такой человек, незнания цели истории, в том ли она, чтобы человек «стал господином земли», в бесконечном ли техническом прогрессе или в чем-то другом [Heidegger 1989, 11, 34].

Переход от первого начала к другому началу – путь в пространстве, которое <em>начинает быть</em> вместе с самим путем [Ibid., 4]. Это переход путем, который прокладывается шагами самого перехода, переход от знания (о бытии, мире, человеке) к незнанию (и не просто еще-не-знанию, а к незнанию как оставлению лакун, пробелов, пробиванию брешей в сплошном массиве знания, чтобы дать место быть тому, что другое всему знаемому), переход от фиксированных истолкований к самому пространству возможных истолкований и фиксаций.

Мы не будем развертывать здесь основные понятия Хайдеггера (событие, <em>Da</em><em>-</em><em>sein</em>), они не могут быть развернуты вне того пространства, в котором они живут и дышат. В работе о Хайдеггере невозможен (неэффективен) обычный путь изложения: сначала дефиниция основных понятий, потом линейное развертывание «концепции», это было бы даже комично. У Хайдеггера такие дефиниции отсутствуют, основные понятия проясняются (или остаются вызывающе непроясненными) по ходу мысли. Опереться на них не удастся, они не предоставят опоры, они, скорее, наоборот, останутся зияющими пробелами-провалами, неопределенными величинами, открытыми вопросами. Опорой (<em>Grund</em>) будет основонастроение (<em>Grundstimmung</em>) [Бибихин web].

Лучший (или единственный) способ войти в пространство хайдеггеровской мысли – <em>введение в основонастроение </em>[Бибихин web]. Если мысль высекается из основонастроения каждый раз заново, а без него она пустая оболочка [Heidegger 1989, 21]; если настроение – это «распространение пульсации бытия как события» [Ibid., 21], то именно через вопрос о настроении можно приблизиться ко всем остальным вопросам Хайдеггера.

<h2 id="text_content_item_15" class="docx-publication-h2">«Бой с тенью»</h2>

Еще одна особенность этой книги – тайное присутствие в ней Ницше, незримый бой с ним. В боевых искусствах «бой с тенью» – сольное выступление, бой с отсутствующим противником, движения которого можно «прочитать» по движениям бойца. Ницше – любимый враг Хайдеггера и один из главных его собеседников в 30-40-е гг. Мы покажем некоторые движения этого боя, диалог с Ницше, явный и тайный: явный, так как отсылки к Ницше на поверхности, ничем не скрыты, и тайный, так как Ницше упоминается намного реже (несколько раз на протяжении пятисотстраничной книги), чем имеется в виду, и присутствует чаще, чем попадает в поле зрения. Движение Хайдеггера противонаправленно-скоординировано с движением (ходом мысли) Ницше, и в этой противонаправленности часто едино с ним.

Почему именно с Ницше происходит этот невидимый бой? Ницше для Хайдеггера – завершитель метафизики, первого начала. Поэтому другое начало, преодолевающее метафизику, начинается как размежевание с этим близким врагом.

<h2 id="text_content_item_18" class="docx-publication-h2">Сдержанность как воля</h2>

Итак, главная задача этой работы Хайдеггера – подготовить переход к другому началу, причем «подготовить» здесь значит «настроить». Основное настроение другого начала – сдержанность. (Кроме сдержанности, Хайдеггер называет настроениями другого начала испуг, стыд и предчувствие, мы не будем их здесь рассматривать.) [Бибихин web] Наше предположение заключается в том, что<em> сдержанность </em>является <em>противонастроением</em> воли к власти. Слово «противонастроение» мы берем из «Бытия и времени»: «…овладеваем настроением мы никогда не вненастроенно, но всегда из противонастроения» [Хайдеггер 1997, 136].

Основания для этого предположения следующие: 1. Хайдеггер сам называет сдержанность «волей» [Heidegger 1989, 15] (именно так, в кавычках, то есть в каком-то особом, непрямом – или обратном – смысле). 2. Ницше называет волю к власти аффектом, страстью, чувством – у Хайдеггера все это производные от более исходного феномена настроения. 3. Хайдеггер читает Ницше как завершение метафизики. Переход к другому началу осуществляется как преодоление метафизики, противодвижение ей. 4. Основанием является непсихологическая и неантропологическая интерпретация воли и настроения у Ницше и Хайдеггера, обычно рассматриваемых как психические феномены. В связи с этим последним пунктом возможное возражение на наше предположение: «Воля и настроение – разные психологический функции», – видится бессмысленным. И Ницше, и Хайдеггер заняты не исследованием человеческой психики.

Есть традиционная антропологическая схема (идущая еще от греческой традиции и принятая в раннехристианском богословии): человек состоит из тела, души и духа, а душа – из трех «сил», или способностей – разума, чувства и воли. В европейской философской традиции доминировало истолкование человеческого существа из разума (он animal rationale, рациональное животное), есть еще волюнтаристское истолкование (Шопенгауэр, Ницше) а Хайдеггер якобы заменяет все это «метафизикой чувства». Хайдеггер, как и Ницше, не занимается перетасовкой карт внутри традиционной колоды, его задачи масштабнее.

<h2 id="text_content_item_22" class="docx-publication-h2">Воля к власти как аффект</h2>

Согласно Ницше, воля к власти есть «аффект повеления», «изначальный аффект». А все аффекты – «виды воли к власти» [Хайдеггер 2006, 43–45]. Ницше не развертывает эту мысль, не проясняет, что такое аффект. Аффекты – виды воли к власти, а воля к власти – форма аффекта – здесь круг. Как это проясняет Хайдеггер? Быть в состоянии аффекта – быть «вне себя», в «ис-ступлении из себя» [Там же, 47]. Но воля и есть «воление за свои пределы», себя превозмогающее и превосходящее. Воля к власти есть изначальный аффект и форма всякого аффекта, потому что <em>ее</em> «форма» – самопревосхождение.

<em>Ü</em><em>ber</em><em>-</em><em>sich</em><em>-</em><em>hinaus</em><em>-</em><em>sein</em><em>,</em> сверх-себя-бытие – часто повторяющееся у Хайдеггера – не определение, а «раз-определение» человеческого существа (человек, по Ницше, «неопределившееся животное», эти слова Хайдеггер тоже часто повторяет). Человек никогда не определяется тем, что в нем есть как его наличный состав, тем, что в нем состоялось, он «определяется» (раз-определяется) из своего возможного, никогда не совпадающего с «действительным», наличествующим, данным.

В одном из поздних интервью Хайдеггер говорит: «Всякий человек есть как себя-превосходящий, то есть как <em>сдвинутый (тронувшийся, с-ума-сшедший)</em>». Он всегда <em>не в себе</em>, всегда куда-то <em>тронулся </em>(рванулся к какой-то цели), и в этом смысле всегда в состоянии аффекта. (Одно из хайдеггеровских «определений» философии: она есть «с-ума-сшествие», «сдвинутость» человеческого существа) [Бибихин web].

<h2 id="text_content_item_26" class="docx-publication-h2">Воля к власти как страсть</h2>

Ницше называет волю к власти также страстью, не разъясняя отличие ее от аффекта. И здесь для нас важно не их различие, а то, что хайдеггеровское истолкование страсти добавляет к пониманию черты воли к власти как настроения, которые будут важны при разборе основонастроения сдержанности.

Страсть – «…то, через что и чем мы утверждаемся в самих себе и проницательно овладеваем сущим»; она «…собирает наше существо воедино и возвращает его на исконную почву» [Хайдеггер 2006, 50]. Здесь важна черта собирания воедино: настроение <em>сразу</em> открывает целое (мир) [Хайдеггер 1997, 137]. Воля к власти как страсть открывает ту или иную перспективу мира в целом.

Страсть возвращает нас на исконную почву, на начальное основание, в свое собственное существо: это ницшевское «Стань тем, что ты есть!» Как соотносятся ис-ступление из себя аффекта и возвращение в себя страсти? Они направлены в разные стороны? Нет, «Стань тем, что ты есть» говорит скорее о том, что чтобы вернуться к себе (стать), из себя (еще-не ставшего) надо ис-ступить: из себя исступить к себе. Из какого себя к какому себе?

Из себя-наличного (данного) к себе имеющему быть, возможному. Исступание из себя в исступлении и возвращение к себе – одно и то же движение (вариация В.В. Бибихина: «Чтобы найти себя, надо себя бросить»).

Здесь не существенно то различие между аффектом и страстью, когда аффект это нечто кратковременное, а страсть длительное. Аффект в масштабе человеческой истории может длиться десятилетиями, если не веками. Здесь важно то, что делает их единым феноменом. Другое различие, о котором говорит Хайдеггер, тоже не радикально: аффект слеп, а страсть зряча. Зрячесть страсти слишком сродни слепоте, страсть видит все в <em>своем </em>свете и слепа ко всему, что не освещено ею самой, она ослеплена своей зрячестью. Воля к власти может вернуться в себя только через возрастание как исступление из себя. Исступление есть возвращение, поэтому воля замкнута в кольцо возвращения в себя и утверждения в себе.

В.В. Бибихин говорит о полярности ключевых понятий Ницше [Бибихин web]. Так, воля к власти – это «инстинкт протоплазмы», выбрасывание вовне ложноножек, проекций для захвата <em>всего</em>. И одновременно это собирание в себе как воление себя, изъятие из мира проекций своих идеалов, вбирание в себя всего своего. (Наше предположение: полярности смысла ключевых понятий Ницше соответствует амбивалентное отношение к нему Хайдеггера: Ницше его самый родной и любимый враг). Но эти полюсы в топике Ницше не разбросаны по сторонам пространства, они схлопнулись в одно (это как «хлопок одной рукой» из дзенского коана). (Снята ли этим схлопыванием полярность, и если снята, то зачем <em>противонастроение</em>?)

<h2 id="text_content_item_33" class="docx-publication-h2">Воля к власти как чувство</h2>

Ницше называет волю и чувством «…воление: напирающее чувство, весьма приятное!» [Хайдеггер 2006, 53]. Для Хайдеггера в феномене чувства важны два момента (здесь он повторяет то, что в бытии и времени говорится о настроении) [Хайдеггер 1997, 135–137]: 1. Чувство – это способ, каким мы обнаруживаем себя в отношении ко <em>всему</em>, к целому, в том числе к самим себе, способ, которым нам открыто наше отношение к миру. 2. Чувство может как раскрывать, так и скрывать. В зависимости от вида чувства что-то будет видимым, что-то скрытым.

Слепота аффекта, зрячесть страсти как видение того, что освещено ее же накалом – то есть тоже своего рода слепота, свойство сокрытия, присущее чувству: что скрыто волей к власти, к чему она слепа в своей перспективной зрячести? Как изначальная форма аффекта она начальная форма слепоты, как страсть она исходное самоослепление, как чувство она исходное сокрытие.

Воля к власти как единственное лицо бытия скрывает собой <em>другое</em>. В ее пространстве кроме нее нет ничего. <em>Другое</em> ей – в другом пространстве, которое должно быть открыто другой «волей». Как единственное лицо бытия, все собой затмевающее, она слепа к тому, что у бытия может быть и другое лицо, что бытие – это возможность <em>всегда другого</em>. Она слепа к <em>другому</em>, она же вобрала в себя <em>всё</em>; слепа к другому в бытии, потому что оно другое всему, тому <em>всему</em>, которое она вобрала в себя.

Если воля к власти – изначальный аффект, сама форма аффекта, страсть, утверждающая нас в нас самих, чувство, ставящее в отношение ко всему, – возможно ли настроение, которое не будет волей к власти? Может ли воля превзойти себя до не-воления? Как выйти из ее круга, кольца? Как вообще возможно <em>другое ей</em>? Она утверждает нас в самих себе – каких «нас» и в каких «самих себе» мы утверждаемся?

Если человек, существуя в самопревосхождении, всегда раз-определен, всякое его определение недостаточно в силу самопревосходящей открытости его существа – в каких «самих себе» утверждает нас воля к власти? Страсть «собирает наше существо воедино и возвращает его на исконную почву» – какую? Где исконная почва, начальное основание?

В соответствии с этой исконной почвой и начальным основанием «нас» будет определяться (раз-определяться) «наше» существо и его отношение к миру. Если это начальное основание всего – воля к власти, то человек - субъект воли, через которого она волит, он употребляется ее волением. Он открыт (как раз-определенный, «неопределившийся зверь») для любых проектов самоосуществления, но только и именно в качестве субъекта воли к власти, властной организации всего сущего.

Если воля к власти – изначальная форма аффекта и страсть, возвращающая на исконную почву, как возможно настроение, которое не было бы волей к власти? Другое настроение будет, если будем другие «мы» (или другие мы будем, если будет другое настроение, это круг).

Сдвиг в основонастроении – тектонический сдвиг, архи-тектонический (<em>arche</em> – начало), катастрофический (<em>katastrophe</em> – поворот), поворотный. Это поворот как изменение человеческого существа от субъекта воли к власти – и «субъект» здесь – субстрат, носитель, то, через что волит воля к власти как стихия, как лицо бытия, - к человеку как носителю основонастроения сдержанности, носителю отношения к бытию как тайне, как хранителю (<em>W</em><em>ä</em><em>chter</em>) тайны [Heidegger 1989, 299]. (Хранение здесь не в том, чтобы не раскрыть тайну, а в том, чтобы не закрыть ее мнимым раскрытием, не закрыть открытый вопрос псевдоответом).

Попробуем определить основонастроение воли к власти, вариациями которого будут все ее аффекты, страсти, чувства, а потом охарактеризуем ее противонастроение, <em>сдержанность.</em>

<h2 id="text_content_item_43" class="docx-publication-h2">Воля к власти как настроение</h2>

Мы предполагаем, что в качестве настроения воля к власти есть настроение <em>тотальной мобилизации</em>. Тотальная мобилизация – настроение? Да, ее можно рассматривать как настроение. в хайдеггеровском смысле этого слова, то есть как <em>состояние целого</em>, способ бытия – не только человека, но <em>всего </em>(мира). Это включение-вбирание <em>всего </em>(<em>тотальная</em>) в единую перспективу для броска, рывка, гонки (<em>мобилизация</em>) по открытому и заданному этой перспективой пути. Все сущее вобрано перспективой без остатка, тотально, всякое сущее стало указующей стрелкой, словно повернувшись и вытянувшись к цели; все пространство сведено к пути к этой цели, оно рельсы, сойти с которых некуда (или только за пределы <em>всего</em>, в ничто).

«Тотальная мобилизация» (<em>Schlagwort</em>), девиз того времени. В книге Эрнста Юнгера «Тотальная мобилизация» [Юнгер web] эти слова имеют не только военно-политический смысл (приведение армии в состояние боеготовности), за этим смыслом проступает и другой слой, сущностный. Например: «Уже недостаточно вооружить лишь мечом, - вооружение должно проникнуть до мозга костей, до тончайших жизненных нервов» [Там же]. Тотальная мобилизация – начало, пронизывающее собой всё. И осуществляют ее <em>не люди</em>, «она осуществляется сама» [Там же]. Она не действие человеческой воли, она сама – воля, энергия, движущая всем, а человеческое воление – ее инструмент. «Тотальная мобилизация как мера организаторской мысли есть лишь указание на ту высшую мобилизацию, которую проводит в нас время» [Там же].

То есть волящее в тотальной мобилизации есть время? Это антропоморфное, мифологическое истолкование времени? Или хрономорфное истолкование человеческого существа? Скорее второе, так в «Бытии и времени» разные способы осуществления человеческого существа – разные способы временения временности [Хайдеггер 1997, 328].

Здесь важно указание на нечеловеческое измерение человеческого воления и действия. Воля, волящая <em>через</em> человечество, строящая и рушащая миры, как гераклитовская правящая молния, вспышкой высвечивает перспективу, в которую ринется, по ее повелению, всё. Она аффект повеления, зрячая слепота страсти, затмение от слишком яркого света. Воля к власти – время, проводящее тотальную мобилизацию – не армии и населения, а всего сущего, мгновение молнии («мгновение» от слова «мигать», молния есть мгновение), мигание божественного ока, освещающего путь.

<h2 id="text_content_item_48" class="docx-publication-h2">Сдержанность как воля</h2>

Если сдержанность – противонастроение воли к власти, то она и ее противоволя. Что она такое как «воля»? Сдержанность – остановка гонки воли к власти за возрастанием власти, за собой. Отпустить то, что сущностно не дает и не даст себя догнать и схватить, значит быть к нему в более настоящем, ему соразмерном отношении, чем продолжать ловить, упорно делая вид, что это то, что поймать можно.

Сдержанность – отношение к бытию, к тому, что поймать себя не дает [Heidegger 1989, 15]. Это ускользание и уклонение, с одной стороны – отказ: бытие скрывает себя (у Гераклита <em>physis</em><em> </em><em>kryptesthai</em><em> </em><em>philei</em>, бытию любо прятаться). Когда оно себя являет, например, как воля к власти, этим явлением оно скрывает свое сущностное ускользание – оно <em>не</em> воля к власти, потому что не только воля к власти, оно <em>другое</em>, то, что всегда другое всему.

С другой стороны, именно откровенным ускользанием и отказом бытие как раз дарит себя как ускользающее. Сдержанность – готовность принять отказ как дар [Heidegger 1989, 15]. Поскольку она – отношение к бытию, она есть воздержание от организующих властных манипуляций сущим. Система технически организованного мира – все методологии и технологии здесь оказываются не у дел, так как дело здесь в <em>другом всему,</em> и это другое техническим манипуляциям не подлежит, они не уловят то, что не уловимо. Всякая поимка, всякий улов будет промахом, ведь поймано будет «что-то», а бытие не «что». Поймать здесь можно только отказом от ловли.

Сдержанность отвечает на уклоняющийся отказ бытия своим отказом-воздержанием от гонки, остановкой. Воля к власти осуществляется в броске в перспективу той или иной возможности, и все сущее в целом вдвигается в эту перспективу, воля к власти разбрасывается на эти броски; сдержанность, наоборот, есть собирание как возвращение к началу, к исходной точке всех этих бросков, проектов, проекций.

Воля к власти – к мощи, могуществу – волит не какого-либо конкретного сущего, она волит возрастания своей мощи, расширения своих возможностей, она волит себя как возрастающей. Поэтому Хайдеггер называет ее волей к воле [Хайдеггер 1993, 180]. Она волит не сущего, а власти над сущим, возможности распоряжаться им. Она волит себя, устремлена к себе в своем самопревосхождении, и поскольку всегда рвется к себе как б<em>о</em>льшей себя – она себя никогда не достигнет и одновременно себя всегда уже достигла (так как она всегда есть только как себя превосходящая, и это непрерывное самопревосхождение и есть она сама). Она одновременно и полная пустота (недостижение), и самая полная полнота (кольцо вечного возвращения). Она предельная гонка за все пределы и беспредельный покой, все пределы в себя уже включивший.

Ницше сравнивает волю к власти с протоплазмой: она выбрасывает в пространство свои псевдоподии (ложноножки), захватывая мир вокруг себя. В противоположность ей, сдержанность – «закон собирания» [Heidegger 1989, 35], собирание, а не распространение и разбрасывание себя. Она – «воздержание от инстинкта протоплазмы» [Бибихин web]. Воля к власти как страсть, тоже собирание: собирание всего сущего в единую перспективу тотального упорядочения и собирание себя как непрестанное возвращение к себе через самопревосхождение.

Сдержанность – «воля», которая сдерживает себя и возвращается в себя из всех эскапад, проектов, проекций, из отношения к сущему в отношение к бытию.

<h2 id="text_content_item_56" class="docx-publication-h2">Сдержанность как стиль</h2>

Хайдеггер называет сдержанность <em>стилем </em>[Heidegger 1989, 15, 35].<em> </em>Она – <em>стиль</em> человечества, укорененного в другом начале, <em>другой стиль </em>как другая история.

Как в предыдущем разделе слово «воля» употреблялось в непсихологическом (нечеловеческом, «невнутреннем», так как воля существо всего) смысле, так в этом разделе в необычном смысле будет употребляемо слово «стиль». Стиль в обычном понимании этого слова – совокупность основных черт произведений того или иного автора или эпохи, то единое, что сказывается во всяком единичном, собирая единичное в целое.

Стиль как совокупность черт – манера, «рука» автора. Stylos – палочка для письма по воску, «от руки». Чем рука человека отличается от лапы животного? Лапа функционирует и реагирует согласно инстинкту, то есть заранее заданным способом. Рука способна делать разное, она всегда способна делать и другое тому, что она делает: она – возможность делать <em>другое</em>. Ее действия не заданы, а если заданы, то всегда могут быть заданы и по-другому.

По Аристотелю, рука есть «орудие орудий» [Аристотель 1976, 440]. У орудия, как и у лапы, заданная функция. Орудие орудий – возможность орудования вообще, непредзаданное, возможность как «открытость к…».

В «Пармениде» Хайдеггер говорит, что рука есть только там (только у того существа), где есть отношение к бытию [Heidegger 1982, 124]. Рука, как возможность всегда другого, есть только там, где есть отношение к <em>другому всему.</em> (Бытие само есть возможность всегда другого переопределения того, что значит быть).

Почему Хайдеггер называет настроение стилем? Попытаемся прояснить это.

<h2 id="text_content_item_63" class="docx-publication-h2">Большой стиль</h2>

Обратимся опять к Ницше, который тоже говорит о стиле – о «большом стиле». Здесь нас интересует не столько то, что говорит о стиле Ницше, сколько то, как говоря о Ницше, Хайдеггер проговаривается о себе.

Сначала Ницше: большой стиль – «усмирение жизненной полноты», в нем «властелином становится <em>мера»;</em> большой стиль – следствие «великой страсти»; его прообраз, классический стиль – «<em>высшее </em>чувство власти» [Хайдеггер 2006, 126–127].

«Усмирение жизненной полноты» – наложение аполлонической меры на дионисийскую кипящую полноту жизни. Эта мера – <em>властелин</em>, она власть, организующая жизненную стихию, дающая ей направление, перспективу. «Великая страсть» – сама воля к власти. Как это читает Хайдеггер, что значит для него большой стиль и стиль вообще?

Большой стиль надо понимать из первых и последних вещей [Там же, 138], из эпицентра метафизики. Большой стиль есть «…сведение бытия и становления к изначальному единству» [Там же, 139], он «воля к бытию», упраздняющая становление» [Там же, 138-139]. Он высшая воля к власти, он запечатлевает на сущем печать бытия. Хайдеггер понимает большой стиль из основных понятий европейской философской традиции. Стиль это отношение к бытию, он запечатывающий печатью бытия всё сущее. Если он высшая воля к власти, печать бытия на становлении, он – "рука" самого бытия, орудующая через человечество, орудующая человечеством как орудием.

Стиль – то, <em>как </em>схвачено сущее в целом «рукой» бытия. Это стиль «сильной руки», схватывающей сущее единой мерой, единой упрощающей схемой. Он – сама воля к власти, являющая себя как ответ человечества бытию как воле к власти. Ответ этой воле – «…воспроизвести ее собой» [Бибихин 2002, 158], и схваченный этой рукой человек становится ее орудием.

Итак, большой стиль – воля к власти, являющая себя как ответ человечества бытию как воле к власти. Это один из многих герменевтических кругов Хайдеггера: большой стиль – «…воление к бытию, именно поэтому его сущность раскрывается только тогда, когда решается вопрос о том – причем с помощью самого большого стиля – что значит бытие сущего» [Хайдеггер 2006, 136–137]. Большой стиль решает вопрос, выносит решение о бытии, волением к которому он исходно является. Волением решение вопроса пред-решено (воля знает, что она волит), воля заранее замкнула себя в кольцо, она всегда уже вернулась к себе – и всегда еще должна к себе вернуться, должна снова и снова к себе возвращаться и ставить на сущем печать бытия.

Как схватывает бытие «рука» <em>другого</em> человечества – или как другое человечество схвачено рукой бытия?

<h2 id="text_content_item_71" class="docx-publication-h2">Основонастроение сдержанности как стиль</h2>

<em>Сдержанность</em> как стиль – «рука» другого человечества, укорененного в другом начале, в бытии, открывшемся как скрывающее себя, не дающее себя упорядочить, предрассчитать, организовать. Человек этого человечества – не организатор и покоритель сущего, а хранитель тайны самосокрытия бытия.

Открывшаяся незакрывающаяся тайна (как незакрывающаяся рана) открывается в каждом сущем, всякое сущее показывает собой основную черту бытия, уклонение, отказ открыться как откровенное самоутаивание. Рана, которой ранено всякое сущее, разрыв в сплошной ткани технически организованного мира – незакрывающееся око бытия, глядящее из всякого сущего, окно бытия, брешь в сплошной стене, просвет в лесу сущего.

<em>Истина бытия</em> – его уклонение от схватывающей руки. <em>Сдержанность –</em> «отстаивание и исполнение истины бытия» [Heidegger 1989, 33]. Отстоять и исполнить (привести в исполнение, осуществить) эту истину значило бы во всяком отношении к сущему (в действии, мысли о сущем) сохранить отношение к бытию, видеть в любом сущем незакрывающееся око бытия и отвечать ему своим взглядом. Кроме того, это значило бы видеть в сущем не то, что может быть встроено в тот или иной волевой (властный) проект, а то, что несет в себе эту исходную брешь, провал свободы, в который провалится любой волевой проект; это происходит потому, что во всяком сущем, которое попытаются сделать основанием, провал, зияние исходного отказа.

Легче закрыть глаза на эту рану, не смотреть в око бытия, легче ослепнуть в аффекте, в эпилептическом припадке длиной в эпоху, броситься в очередную открывшуюся перспективу организации сущего, – только не эта остановка и неотступный взгляд, говорящий исходное «нет». Легче убить дарителя, чем принять этот дар (так в «Сталкере» Тарковского Профессор хочет уничтожить бомбой Зону, место тайны).

Стиль (как способ отношения ко <em>всему) </em>– это способ иметь дело с болью от раны. Иметь дело – не обязательно «справляться» с болью, анестезировать себя, исправлять неполадку. Справиться с этой болью значит перестать иметь с ней дело или иметь с ней дело, как с заглушенной, вытесненной. можно ли вообще иметь с ней дело, не отшатываясь от нее, выносить и нести ее на себе? У Хайдеггера слово <em>Ertragsamkeit</em> (вынесение) означает такое отношение к бытию [Heidegger 1989, 298].

Слово «больно» употребляется в значении «очень». Больно то, что <em>очень</em>, что чрезвычайно. Самое чрезвычайное из всего – другое всему, бытие. «Метафизически-техническая реакция на боль» [Хайдеггер 1993, 181] – анестезия, попытки засыпать зияние, закрыть рану бытия.

Возможно ли существовать в пространстве этой боли, идти ей навстречу, а не бежать от нее, слышать, что она скажет? Есть поговорки: «Где больно – <em>там рука</em>, где мило – там глаза»; «Где больно – <em>хвать да хвать</em>, где мило – глядь да глядь». Рука, схватывание – напрямую связаны с болью. Всякая понятийная хватка и всякий властный волевой захват – реакция на исходную боль. «Рука», стиль – там, где больно, где бытие, незакрывающаяся рана. «Рука» пытается схватить бытие, уклоняющееся от хватки.

Здесь хватка состоит в том, чтобы отпустить, поймать и схватить значило бы как раз упустить, здесь схватывание возможно только как несхватывание. По словам В.В. Бибихина, «…нужно отучиться от хватательных движений при чтении Хайдеггера» [Бибихин web]. Сдержанность – «рука» отпускающая, а не держащая, удерживающая отпусканием.

Сдержанность как стиль – школа несхватывания. Условие владения этим стилем – «радикальная школа настроения» [там же], само настроение сдержанности как <em>школа.</em> Греческое <em>schole</em> значит «остановка». В немецком <em>Verhaltenheit</em>, «сдержанность», корень <em>halt</em>, одно из значений которого тоже остановка. Сдержанность – школа, как остановка хватательного, захватного движения воли к власти, хватательных практик и техник, отказ от них в пользу несхватывания.

Такое знание действительно знает, когда знает, что оно <em>не</em> знает. Это знание знания о своем «не». Что ведет к этому знанию, какой путь и какое водительство? Хайдеггер-педагог, в этой "непедагогичной» по своей структуре и стратегии книге, вводит в другую педагогическую практику – основонастроение сдержанности, как школу. Эта школа подобна сократической пайдейе, ведущей мнимо знающего к знанию о его незнании.

Такое знание – не просто информация, сведения, добавляемые к другим сведениям, не добавление неких новых представлений к представлениям все того же представляющего субъекта, остающегося неизменным основанием всех своих представлений. Сдержанность, как <em>пайдейа</em>, ведет к знанию, которое есть необратимое изменение существа самого знающего. Это изменение человеческого существа, превращение его из представляющего субъекта (и «субъекта» воли) в держателя «места бытия», сдержанностью держащего его открытым, носителя просвета бытия, хранителя тайны. Хайдеггер называет такое знание бездонным, или безопорным. Оно знает о зиянии, о «нет», лакуне, безопорности.

Рассмотрение темы настроения в работе Хайдеггера «Вклад в философию События» выявило ее глубокую, хотя и не всегда лежащую на поверхности взаимосвязь с мыслью Ницше. Это связано с главной задачей книги: подготовить переход от метафизики к другому началу, причем «подготовить» здесь значит «настроить». Поскольку Ницше, в прочтении Хайдеггера, завершитель метафизики, хайдеггеровская мысль во многом является ответом на мысль Ницше.

Настроение сдержанности как «воля» – противонастроение и противоволя воли к власти. Воля к власти интерпретируется как настроение (Ницше дает основания для такой интерпретации), а настроение сдержанности – как «воля».

Сдержанность как стиль – «противостиль» ницшевского «большого стиля». Она не стиль тотально организующей «сильной руки», не хватка железной воли, а отпускание того, что несхватываемо.

Ницше для Хайдеггера – завершение метафизики, ее квинтэссенция; путь к другому началу проходит для него через диалог с Ницше, и почти каждый шаг этого пути – явный или неявный ответ Ницше.