Лян Ци-чао (1873–1929) известен в современном Китае как основоположник «историографической революции». Эта последняя является «ухудшенной версией истории китайской философии» [Elman 2010, 376]. Собственно, периодизация истории китайской философии и базовый набор персонажей (с соотнесением их с вехами истории западной философии) была предложена в 1920-е гг. самим Лян Ци-чао и его коллегой Ху Ши (1891–1962), несмотря на все разделявшие их политические преграды. Как отмечал Б. Элман, и на Ляна, и на Ху сильнейшее влияние оказала немецкая <em>Geistsgeschichte</em>, причем в упрощенном виде [Ibid.]. По-иному ситуация сложиться не могла, поскольку Лян Ци-чао и его старшим и младшим современникам (прежде всего, учителю Кан Ю-вэю, коллегам-просветителям Янь Фу, Чжан Бин-линю, поэту и дипломату Хуань Цзун-сяню, журналисту Ван Тао и другим) пришлось в кратчайший срок воспринять и освоить духовные ценности западной цивилизации. Не зная западных языков, они опирались на доступные переводы на китайский и японский языки. Впрочем, это было наименьшей из возникавших перед ними проблем.

Лян Ци-чао – одна из ключевых фигур переходного периода XIX–XX вв. в китайской мысли. Отчасти его известности способствовала журналистская деятельность: в 1898–1907 гг., находясь в Японии, Лян издавал собственные журналы, в которых мог свободно излагать все интересующие его вопросы. Тан Сяо-бин обратил внимание, что почти во всех заглавиях его работ от 1902 г. встречается понятие «новый» — применительно к человеческой личности, гражданству, историографии и в целом Китаю [Tang 1996, 11]. Новые идеи и необычный стиль письма оказывали существенное воздействие на новое поколение читателей [Борох 2001, 7].

Тан Сяо-бин в ряду ранних сочинений Лян Ци-чао особо выделял «Новое учение об истории» (<em>«Синь ши сюэ»</em>) 1902 г., как одно из наиболее значимых его концептуальных произведений. Собственно, и стиль <em>«Синь ши сюэ»</em> более всего напоминал манифест. Публикация шла частями в собственном журнале Ляна «Новый народ» (<em>«Синь минь»</em>), тираж которого достигал девяти – десяти тысяч экземпляров, а точек распространения в Китае, а также в Японии и других местах пребывания китайских диаспор было не менее 100 [Tang 1996, 43]. Параллельно в этом издании началась публикация книги Лян Ци-чао «Теория обновления народа», которая растянулась на много лет и знаменовала переход его взглядов от просветительского либерализма к просвещенному консерватизму [Борох 2001, 97, 100–101].

Читая «Новое учение об истории», поневоле расстаешься с иллюзиями об «отсталости» китайской мысли, поскольку Лян Ци-чао в известной степени предвосхитил дискуссии 1950-х гг. и позднейшие. В первую очередь это касается понимания того, что новому восприятию исторической реальности должна соответствовать новая форма письма. Однако в рамках той реальности, в которой существовал Лян Ци-чао, задача выработки нового историописания была неотделима от апологии необходимости и полезности исторического знания в эпоху необратимых перемен. Тан Сяо-бин, параллельно, рассматривал этот трактат еще и как своего рода националистическую утопию Лян Ци-чао [Tang 1996, 49].

Мы избрали для перевода на русский язык вступительное эссе «Нового учения об истории», в котором речь идет о критике традиционной историографии Китая, фактически, декларируется разрыв с нею. При этом именно в критике традиции высказываются декларации социальной функции историописания. В первую очередь для Лян Ци-чао очевидно, что традиционные китайские дисциплины не совпадают с европейским пониманием наук и научности. В тот период Лян увлекался социал-дарвинизмом, и очевидно, что в принципе национализма он пытался отыскать ключ к успешности развития западного мира. По этой причине он выделил четыре недостатка традиционной китайской картины мира, которая ведет прежде всего к отсутствию сплоченности и национального самосознания, за что, по мысли Лян Ци-чао, историки несут ответственность. Таким образом, Лян впервые вводил социальное как историографическую, а не философскую категорию. Не будучи скованным в Японии традиционными табу, Лян Ци-чао раздраженно писал, что исследователям недоступны материалы для изучения династии Цин, правившей Китаем с 1644 г. Впрочем, это были только вводными замечания.

Лян Ци-чао, несомненно, были известны в японском переводе работы гегелевской школы. Поэтому одним из важнейших вопросов, на который он пытался дать ответ, был вопрос: в чем дух истории? Дух истории выражается в идеях (<em>сы сян</em>) и идеалах (<em>ли сян</em>). В этом месте его рассуждения практически повторяли теории учителя – Кан Ю-вэя. Человечество слагается из групп разной численности, которые находятся в постоянном взаимодействии и укрупняются с течением времени. Смене социальных общностей соответствует смена хронологических периодов. Соответственно, историк, если способен выявлять те или иные факты и причинно-следственные связи, может предсказывать известные тенденции в будущем, чем и объясняется полезность его занятий. Таким образом, одна из важнейших претензий Лян Ци-чао к традиционному историческому письму – отсутствие последовательности. Это парадоксально сочетается с традиционным стилем написания представленного ниже эссе и весьма примечательной классификацией, которая демонстрирует отсутствие привычной нам логической последовательности.

Таким образом, важнейшим позитивным моментом, который провозгласил Лян Ци-чао, была историографическая революция. Как можно увидеть ныне – спустя более ста лет после декларации китайского мыслителя – это действительно было революцией. Принципиально новыми были восприятие общества как органического целого, субъект истории – нация или социум. Поскольку именно Лян Ци-чао был зачинателем китайской социальной философии, он внес концепцию социума и в свою новую историографию. Однако данью прошлому, в традициях которого он был воспитан, была принципиальная невозможность разделить историческое, социальное и политическое мышление.

Второе эссе «Нового учения об истории» открывалось отождествлением понятий «история» и «эволюционные изменения» и противопоставлением эволюции и революции. Лян Ци-чао даже попытался ввести классификацию гуманитарных и естественных наук, в которой также ощущается известное влияние гегельянства: «естествознание – науки о явлениях в пространстве, гуманитарные – о феноменах во времени». При этом исторические события не могут начаться и завершиться одномоментно, в отличие от природных явлений. Исторические процессы также не могут быть сведены к линейности. Тем не менее предметом исторической науки является эволюционное изменение в обществе. Эволюция, таким образом, является еще и своеобразной масштабной линейкой, неприложимой к жизни отдельного индивида, но вполне подходящей для материала целых наций.

В третьем эссе Лян Ци-чао вводил также вполне современно звучащую тему интерпретации. Для него было очевидно, что любая интерпретация как процедура имеет философскую структуру. Из этого следует тяжелый вопрос о границе между вымыслом и точкой зрения, а также вопрос, где кончается история как повествование, интерпретирующее факты, и начинается простая фиксация фактов в хронологическом порядке, которую он так осуждал. Несмотря на то что в тот период он разделял эволюционистские взгляды своего учителя Кан Ю-вэя о трех эрах (человечество развивается последовательно из века Хаоса в век Рождающегося мира и через него достигает Великого единения), Лян Ци-чао осознавал крайнюю затруднительность поисков неких общих законов истории. Объясняется это, в первую очередь, тем, что исторический процесс разворачивается непрерывно, в отличие от завершающихся и повторяющихся природных процессов. Однако Лян называл и возможные пути выхода из познавательного тупика. Если историку будет доступна вся полнота исторического знания, преодолевшая временные и пространственные границы, то эта проблема исчезнет. Соответственно, история превращается в метанауку, представители которой используют достижения географии, геологии, этнографии, лингвистики, социологии, политологии, юриспруденции, логики, психологии, риторики и даже естественных наук. Только таким образом возможно соотносить события в причинно-следственной связи.

Примечательно, что в публицистике того же 1902 г., Лян Ци-чао в качестве образцов интеллектуалов приводил весьма несхожих между собой людей: Вольтера, Фукудзава Юкити (1835–1901) и Льва Толстого. Объединяла их в первую очередь активная гражданская позиция. Все трое были знаменитыми писателями и публицистами, не отделяли гуманистического служения от национальных интересов. Примечательно, что за общечеловеческой риторикой Толстого Лян Ци-чао видел деятельный национализм, направленный на прогресс и реформы собственного государства [Tang 1996, 51–52]. Однако для Лян Ци-чао наиболее близки по духу были именно деятели западного просвещения, помимо Вольтера, еще и Эдуард Гиббон (1737–1794). В глазах Ляна их объединяла универсалистская риторика и убежденность в глобальности прогресса, а монументальная история упадка Рима соединяла столь важный для конфуцианца моральный урок и изысканную литературную оболочку. Вольтер же был первым философом, который поставил программную задачу создания универсальной истории, которая объединила бы социальные, политические, военные, дипломатические и художественные аспекты [Tang 1996, 69–70].

Перевод выполнен Д.Е. Мартыновым по изданию [Лян 2014]. Во вводном эссе <em>«Ши сюэ»</em> пропущены два абзаца с критикой конкретных исторических памятников, не добавляющие ничего по существу высказанных идей.

В настоящее время в Европе и Америке активно развиваются все отрасли научного знания (<em>сюэ кэ</em>), тогда как в Китае поддерживается [традиция], за исключением исторической науки (<em>ши сюэ</em>). Те, кто изучает историю, чрезвычайно многочисленны, и эта наука весьма необходима для нации¹ [как] источник патриотизма (<em>ай</em><em> го синь чжи </em><em>юаньцюань</em>). Ныне в Европе высоко развился принцип национализма (<em>миньчжучжуи</em>)², вследствие чего ведущие державы (<em>ле го</em>) каждодневно пестуют культуру и просвещение (<em>вэнь мин</em>); в этом есть и заслуга исторической науки. В таком случае неужели в тех государствах бедствия предотвращаются всего лишь изучением элементарных вещей (<em>чжи у</em>)? Если же это так, то нация сплачивается без внешних усилий, людская масса упорядочивается и умиротворяется эволюционным путем (<em>вэньхуа</em>)³. Несмотря на то что наша страна в настоящее время интенсивно получает новое знание, этот феномен нуждается в разъяснении.

Ниже я комплексно представлю все ветви и разделы [традиционной] историографии истории Китая с кратким разъяснением и примерами.

Историческая наука.

1. Образцовые истории (<em>чжэн ши</em>):

а) «24 династические истории», основанные на официальных документах⁴;

б) Сочинения, посвященные отдельным династиям, подобно возвышенной и великолепной <em>«Хоу Хань-шу»</em>⁵; описывающие деяния злодеев, как в <em>«Шу-Хань чуньцю</em>»⁶, <em>«Шилюго чуньцю»</em>⁷ и <em>«Хуаян гочжи»</em>⁸,<em> «Юань ми ши»</em>⁹. На самом деле они также принадлежат жанру официальной истории.

2. Истории, написанные по хронологическому принципу (<em>бянь нянь</em>):

<em>«Цзы чжи тун цзянь»</em>¹⁰ и подобные ему.

3. Развернутые повествования о событиях [тематические выборки].

а) Своды, наподобие <em>«Тун цзянь цзиши бэньмо»</em>¹¹, а также<em> «И ши»</em>¹²;

б) Тематические монографии, посвященные стратегиям и планам, а также умиротворению, наподобие <em>«Сань ань ши мо»</em>¹³.

4. Трактаты об управлении (<em>чжэн ши</em>)¹⁴:

а) Всеобъемлющие своды, наподобие <em>«Тун дянь»</em>¹⁵ и <em>«Вэнь сянь тун као»</em>¹⁶;

б) Тематические своды, наподобие <em>«Тан Кайюань ли»</em> («Свод этикета танского [правления под девизом] Кайюань [713–741]»), <em>«Дай Цин хуэй дянь» </em>(«Свод узаконений великой Цин»), <em>«Да Цин тун ли»</em> («Общепринятый этикет великой Цин»);

в) Сборники частных законов, таких как <em>«Хань гуань и»</em>¹⁷.

5. Частные истории (<em>цза чжи</em>)¹⁸:

а) Собрания [разрозненных] сюжетов, наподобие <em>«Го юй»</em>¹⁹ и <em>«Чжань го цэ»</em>²⁰;

б) Заметки (<em>со цзи</em>), наподобие <em>«Ши шо синь юй»</em>²¹, <em>«Тан дай цун шу»</em>, <em>«Мин цзи бай ши»</em>²²;

в) Повеления, приказы и записки [как литературный жанр], собранные воедино по четырем разделам²³. В действительности [жанр] представляет собой частную историю.

6. Жизнеописания (<em>чжуань цзи</em>):

а) Сборники, наподобие «Жизнеописаний образцовых маньчжурских и ханьских сановников» и «Жизнеописаний служилых прежних царствующих домов»;

б) Прочие жанры, наподобие «правдивых записей»²⁴ императорских деяний и хроник жизни (<em>нянь пу</em>) отдельных людей²⁵.

7. Местные истории (<em>ди чжи</em>)²⁶:

а) Сводные описания всех провинций, наподобие <em>«Тянься цзюньго либин шу»</em>²⁷;

б) Записки путешественников всякого рода.

8. История учений (<em>сюэ ши</em>), наподобие <em>«Мин жу сюэ ань»</em>²⁸.

9. Историография:

а) Теоретические труды наподобие <em>«Ши тун»</em>²⁹ и <em>«Вэнь ши тун и»</em>³⁰;

б) Рассуждения о деяниях, наподобие <em>«Лидай шилунь»</em> и <em>«Ду тунцзянь лун</em><em>»ь</em>³¹;

в) Смешанные рассуждения, наподобие <em>«Нянь эрши чжа цзи»</em>³² и <em>«Ши ци ши шанцюэ»</em>³³.

10. [Сочинения] о вассальных государствах (<em>фу </em><em>юн</em>):

а) Истории внешних дел (<em>вай ши</em>), наподобие <em>«Сиюй ту као»</em>³⁴ и <em>«Чжифан вайцзи»</em>³⁵;

б) Текстуальная критика (<em>као цзюй</em>)³⁶, наподобие <em>«Юй гун ту као»</em>.

в) Комментарии, наподобие труда Пэй Сун-чжи [372–451] <em>«Сань го чжи чжу»</em>.

Таковы 10 жанров и 22 поджанра [традиционных исторических сочинений].

Рассматривая³⁷ несметное число³⁸ книг, собранных в <em>«Сы ку»</em>, не убедимся ли, что [в ее собрании] шесть-семь из десяти будут относиться к исторической науке? Первым был сам великий граф-астролог³⁹, одного с ним рода занятий был Мэн-цзянь⁴⁰, и так продолжалось вплоть до Би Юаня [1730–1797] и Чжао Оу-бэя [Чжао И, 1727–1814]⁴¹, а между ними было несколько сотен людей, заслуживавших имени историка. Эта наука [история] развилась в высокой степени за две тысячи лет. Но все-таки историки действовали по шаблону, как если бы были барсуками с одного холма (<em>и цю чжи хэ</em>), не понимали, что не только историческое знание, но и границы и пределы по всей Земле совершенно переменились, что заставляет ныне усиленно постигать не только добродетель, но и гражданственность. Почему же это так? Я заключаю, что у этих явлений четыре основных источника.

Первое именуется «знанием». Ныне существующая династия [Цин] не ведает о существовании других государств⁴². Люди моего круга говорят: «Двадцать четыре истории не есть история», так как подобны генеалогиям двадцати четырех [феодальных] семейств⁴³, и только. Эти слова чрезмерны, ибо сравнивая действие духа с записанным в анналах, следует сказать, что в них не искажается реальность. Историки нашего государства считали, что существует лишь Поднебесная⁴⁴ и единственный государь во всей Поднебесной. Поскольку они основывались на <em>«</em><em>Ши-цзи»</em> [Сыма Цяня], то излагали только историю династий⁴⁵ и этим ограничивались; писали о воцарении и падении [императорских домов], которых были свидетелями, и только. Люди древности именовали <em>«Цзо чжуань»</em>⁴⁶ книгой о войнах. Неужели <em>«Цзо чжуань»</em> не должен находиться в числе двадцати четырех историй? Поистине, можно сказать, что в этой книге с необычайной ясностью описаны все примечательные вещи на Земле и над нею, а не только одни сражения. Пусть талантом Сыма Вэнь-гуна (Гуана) было создано «Всеобщее зерцало», но все-таки он не мог избавиться от надзора со стороны императора. (<em><strong>Комментарий Лян Ци-чао</strong></em>: Его рассуждения и увещевания не уберегли государя⁴⁷.) Исстари те, кто занимались историей, были служителями императора и только; не было ни одной книги, [написанной] для граждан. Величайшим пороком являлось неразличение императорского двора и государства, и то, что отвергалось существование держав за пределами империи. Только теперь мало-помалу начинаются споры о важном и второстепенном (<em>чжэн тун жунь тун чжи чжэньлунь</em>), что рано или поздно приведет к полному изменению (<em>дин гэ</em>) манеры письма (<em>би фа</em>). Как [заповедано] в «Новой истории Пяти династий» Оуян [Сю] и <em>«Тун цзянь ган му»</em> Чжу-цзы (Чжу Си), нынешние воры и разбойники сменятся просветленным духом светлого завтра; Веление Неба (<em>Тянь мин</em>) – первично, узурпаторы – вторичны. Потому-то, как рои мух копошатся в навозе, [так и людские массы] борются за сладость и горечь, хитрецы расхищают налоги, [которые платят обитатели] камышовых хижин. Обманывая себя и других, существуют трое из четверых, и нет никакой возможности избавления. Гражданская мысль нашего Срединного государства (<em>Чжунго гоцзя сысян</em>) до настоящего времени не развивается, а историки несколько тысяч лет описывают одни только бедствия.

Второе именуется знанием, которым обладает отдельный человек (<em>гэ жэнь</em>), но не обладает коллектив (<em>цюнь ти</em>). Те, кто описывает историю, особое внимание уделяют героям (<em>инсюн</em>); без героев не может быть истории. Хотя в Европе и Америке существуют превосходные исторические труды, может ли быть их содержанием что-то более значительное, чем люди-творцы? Поэтому искусный в ремесле историк (<em>шань вэй ши чжэ</em>) ищет свой материал в человеческих деяниях, и описывает исторические события через выдающихся людей, каждый из которых представляет целый век, к которому героическая личность принадлежит. [Образцовая] история Китая включает «Основные анналы» (<em>бэнь цзи</em>), жизнеописания (<em>ле чжуань</em>), [тянущиеся] глава за главой (<em>и пянь и пянь</em>), подобные гальке, образующей морской берег, такие же неупорядоченные и хаотичные. Коротко говоря, существует бесчисленное множество текстов (<em>мучжимин</em>). Оценивая [работу] историков и их способности, следует замечать [в их трудах] стремление к объединению и сплочению [нации]; это выражается в эволюции и объединению в такие общественные формы, которые обеспечат благосостояние страны (<em>сю ян шэн си</em>). Это побудит читателей любить свой народ (<em>ай</em><em> ци цюн</em>), а в их сердцах будет умножаться добро. Ныне роль историка больше, чем во времена Юевых⁴⁸ сановников, но я не слышал ни об одном человеке, который мог бы сравниться с Гуан Ю⁴⁹. Ныне число граждан в нашей стране постепенно увеличивается, а коллективный разум и мораль не имеют аналогов в прошлом: неужели же гражданское общество не утвердится?!

Третье именуется знанием о прошлом, которое уже завершилось и не существует в настоящем. Этим занимается в современности [историк]. Обыкновенно авторы пишут о влиятельных домах (<em>гуй цзун</em>), а те, кто составляет историю, не занимаются ли переписыванием победных стел, [воздвигнутых] давно умершим воеводам? И не является ли прошлое лишь сюжетом для оперных представлений (<em>гэ у цзюй</em>)? Никоим образом. В будущем, [в отличие от] современного мира, появятся беспристрастные критики⁵⁰, служащие целям правильного управления страной. Поэтому европейские и американские историки нынешнего времени являются образцом в историческом жанре (<em>цзи цзай</em>) и превосходят [китайских] в ясности. Китай не ведает об истине, и пока не будет коренного перелома, новая историография не возникнет в один момент. Это касается не только реформы жанра официальной хроники (<em>чжэн ши</em>), но и всего историописания как целого. Вэнь-гун (Чжу Си) в <em>«Тун цзянь»</em> начал [изложение] от эпохи Борющихся царств [403–221 гг. до н.э.], а закончил эпохой Пяти династий [907–959]. Коль скоро от древности и до наших дней существует монархическая государственность, при смене династий сможет ли историк проигнорировать перемены?!⁵¹ Если в Японии тысячами лет существует единственная [императорская] династия, неужели это не отразится на предмете истории?!⁵² Великий граф-астролог [Сыма Цянь впервые] составил «Исторические записки», [этот ряд продолжился] вплоть до «Основных записей ныне царствующего монарха» (<em>«Цзинь шан бэнь цзи</em><em>»</em>), однако в их повествованиях немало умолчаний (<em>инь хуэй</em>), что является одной из обязанностей [официального] историка. По ходу истории, в связи с непрекращающимся ни на день прогрессом, развитием образования и ростом духа народа самодержавие (<em>чжуань чжи чжэн ти</em>) изо дня в день истлевает, и в наши дни достигло почти что крайней точки [перед гибелью]⁵³. Исследуя истоки болезни, постигая ход истории, придем к выводу, что это – императорское самовластие. Именно по этой причине невозможно сокрушить извне имперское историописание. В противном же случае, хотя бы и существовала имперская цензура (<em>цзи хуэй юй чао тин</em>) разве могли бы летописцы полностью игнорировать действия народных масс? Но как же это удалось? Ныне, если мы пожелаем исследовать события 268 лет [цинского правления], то не сможем опереться на единственный источник, как не существует [надежного] собрания официальных документов, что удивительно и вредит репутации [государства]. Иногда пользовались услугами инородцев (<em>вай го жэнь</em>), которые компилировали тексты, и даже если пытались вникнуть, достигали очень малого. Истинны, во-первых, суждения наших соотечественников, и, во-вторых, дела [нашего] государства; традиция, хотя и прочна, но не истинна и на сотую долю. Да и как могло быть иначе, если наше государство закрылось для внешнего мира! Из-за этого в наши дни мы достигли крайнего оскудения. Консерваторы говорят: «То, что знали древние, не знают современники». Однако консерваторы творят преступление перед нацией, историки в полной мере разделяют эту ответственность.

Четвертое называется: «Знать факты и не признавать наличия высоких идеалов». Из чего слагается личность (<em>жэнь шэн чжэ</em>)? Организм состоит из более чем сорока химических элементов; целостный [организм] включает глаза и уши, нос и язык, руки и ноги, внутренности, кожу и волосы, сухожилия и суставы, кровяные тельца и семенную жидкость. Истинно и то, что все это сводится к сорока с небольшим химическим элементам, и среди всех человеческих органов и жидкостей⁵⁴ нет ни одной, которая бы не состояла из них; можно ли именовать этот набор человеком? Ни в коем случае нельзя. Почему же? [Потому что в этом наборе] отсутствует духовное начало (<em>цзин шэнь</em>). Какое это имеет отношение к истории? Отвечаю: высокие идеалы (<em>ли сян</em>) коренятся в прошлом. Большая толпа слагается из малых групп, огромные протяженностью века имеют точку отсчета. Массы взаимодействуют на протяжении поколений, века непрерывно сменяются⁵⁵ веками. Это не является тайной, напротив, это закон природы (<em>юань ли</em>). Историк способен разузнать его причины и то, какими будут последствия, совокупно отраженные в зерцале прошлого, продемонстрировать тенденции (<em>фэн чао</em>), обращенные в будущее, а затем записать это в книгу, которая принесет пользу всему миру. Ныне китайские историки настолько закоснели, что могут только повторять: «В день <em>цзя</em> произошло то-то и то-то; в день <em>и</em> произошло то-то и то-то»⁵⁶, почему же до сих пор это продолжается? Почему они не понимают далеких первопричин и непосредственных поводов и не в состоянии рассуждать? Однако какое же воздействие на нас оказывают события далекого прошлого? [Отвечаю:] приносят добрые⁵⁷ и гнилые плоды и предостерегают о том. Поэтому бесчисленные⁵⁸ тома [традиционных] исторических сочинений подобны восковой кукле или каменному истукану в саду: [внешне похожи на человека], но лишены жизненного начала (<em>шэн ци</em>); перечитывать их – напрасная трата умственных сил. Поистине, китайская история не есть орудие (<em>жу</em>) просвещения народа, а является средством оглупления (<em>хао</em>) нации.

Итак, я показал истинное положение историографии нашего времени.

Дурные плоды [традиционной историографии] для читателя множественны⁵⁹. Во-первых, [исторические книги] трудно читать. Книг так же много, как воды в океане⁶⁰, а жизнь коротка. Во-вторых, слов много, и потому труден выбор. Даже если имеется свободное время, требуется огромное терпение при чтении книги за книгой, и не имея зоркого глаза и большого кругозора, а также высочайшей эрудиции, невозможно отобрать нечто полезное, [а в противном случае] это бессмысленная трата времени и умственных сил. В третьих, [традиционная литература] не будоражит (<em>у </em><em>гань</em><em> чу</em>). Хоть я перечитал все [официальные] истории, они никогда не наполняли моего сердца патриотизмом, не побуждали силы к сплочению и объединению, и не заставляли сейчас же «встать на ноги»⁶¹, дабы дать отпор иностранным государствам. То есть наша китайская историография, по виду хотя и высокоразвитая, не в состоянии извлечь выгоды из гражданской истории Европы и Америки и научить долгу, преданности и скромности.

Нынешний день выдвигает [на повестку дня] принцип национализма⁶², принуждает 400 миллионов соотечественников⁶³ обрести твердые убеждения, оказавшись в мире борьбы за существование⁶⁴. В таком случае отечественная (<em>бэнь го</em>) историческая наука – лишь одна из отраслей; она цельная, не разбирает ни старых, ни молодых, ни мужчин, ни женщин, ни умных, ни глупых, ни нравственных, ни бесчестных, но касается всех; подобна воде для жаждущего и пище для голодного, когда нельзя промедлить ни минуты. Поистине, внимательно проштудировав и описав сотню тысяч томов, я не обрел того, что чаял отыскать. Увы! Без революции в исторической науке не сможет быть спасено наше государство. Дело это во всех отношениях отдаленное, но поистине великое. Написав «Новое учение об истории», совершил ли я доброе дело? [Судить об этом] не в моей власти.